6 ноября 1929 г. в канун праздника ленинградская "Красная газета" преподнесла читателям такую новость: "В Академии наук были спрятаны важные политические документы. Академик С. Ф. Ольденбург отстранен от должности непременного секретаря". Далее следовали подробности¹ . 19 октября в работавшую с конца июня 1929 г. Правительственную комиссию Наркомата рабоче-крестьянской инспекции СССР по проверке аппарата Академии наук поступили заявления от ряда сотрудников академии о том, что в некоторых ее учреждениях, таких, как Пушкинский Дом, Археографическая комиссия и др., находятся документы "большого политического значения". В ходе предварительного расследования, проведенного председателем Правительственной комиссии членом Президиума ЦКК ВКП (б) Ю. П. Фигатнером, эти сигналы подтвердились.

О том, как происходило это "предварительное расследование", Фигатнер подробно рассказал на собрании сотрудников академии 10 ноября 1929 года² . Как явствует из его выступления, на вопрос комиссии "о правильности" поступивших сообщений Ольденбург ответил, что ему "ничего не известно". Членами комиссии в Библиотеке Академии (БАН) "в одной из комнат" были обнаружены нигде не зарегистрированные списки лиц, получавших "особое вознаграждение за борьбу с революцией". Затем членам комиссии был предъявлен запечатанный пакет. В нем находился конверт с пометкой "Е. Г. Старицкий, N 607". В конверте оказались подлинные экземпляры отречения от престола Николая II (его подпись была засвидетельствована министром двора В. Б. Фредериксом) и его брата великого князя Михаила. "В распоряжении правительства, - подчеркнул Фигатнер, - этих документов не было". Среди других бумаг, обнаруженных членами комиссии в рукописном отделении БАН, были материалы Департамента полиции, корпуса жандармов, царской охранки и контрразведки.

В Пушкинском Доме были обнаружены переписка Николая II с петербургским генерал- губернатором Д. Ф. Треповым по поводу событий 9 января 1905 г., архив московского губернатора и шефа жандармов П. К. Джунковского, материалы царского посла в Лондоне В. Д. Набокова; в Археографической комиссии - еще более интересные документы: архив ЦК партии кадетов, архив ЦК партии эсеров, архив Объединенной социал- демократической организации Петербурга, списки членов "Союза русского народа", шифры жандармского управления, дела провокаторов, материалы Учредительного собрания и Комиссии по его роспуску, часть

Брачев Виктор Семенович - кандидат исторических наук, доцент Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена.

¹ Красная газета, 6.XI.1929, вечерний выпуск.

² Там же, 13.XI.1929.

стр. 117

архивов П. Б. Струве и А. Ф. Керенского. "Некоторые из этих документов, - писала "Красная газета" 6 ноября, - имеют настолько актуальное значение, что могли бы в руках Советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами Октябрьской революции как внутри страны, так и за границей".

Вскоре после этого Фигатнер отбыл в Москву для доклада о случившемся председателю Совнаркома СССР А. И. Рыкову. Последствия не заставили себя долго ждать. 30 октября 1929 г. на закрытой части Общего собрания академии была оглашена поступившая на имя председателя правительственная телеграмма за подписью Рыкова с требованием отставки Ольденбурга с должности непременного секретаря. Исполнение его обязанностей было возложено на акад. В. Л. Комарова. После доклада вернувшегося из Москвы Фигатнера Общее собрание приняло предложенную А. Е. Ферсманом и согласованную им с коммунистом акад. А. Н. Бахом резолюцию по поводу "нахождения в некоторых учреждениях Академии наук документов, имеющих актуальное политическое значение". Признавая хранение в Академии наук архивных документов подобного рода "совершенно недопустимым", резолюция квалифицировала вместе с тем как "ошибку" Президиума то, что он "своевременно не учел наличия этих материалов и поэтому не мог сообщить о них Управлению делами Совнаркома". Общее собрание предложило Президиуму принять "решительные меры к устранению подобных явлений и к полному выяснению всех обстоятельств этого дела"³ .

На общем собрании в выступлении Фигатнера впервые прозвучало и имя непосредственного "виновника" случившегося - члена Президиума АН академика- секретаря Отделения гуманитарных наук, председателя Археографической комиссии акад. С. Ф. Платонова, человека, заслуженно пользовавшегося славой одного из крупнейших и наиболее авторитетнейших исследователей русской истории.

Выдающийся ученый и замечательный педагог, автор широко известных трудов "Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII в, как исторический источник" (СПб. 1888), "Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII вв." (СПб. 1899) и "Лекции по русской истории"⁴ он воспитал за годы своего преподавания в стенах Петербургского университета крупную научную школу, получившую название "петербургской школы русских историков", или "школы Платонова". Среди его учеников были такие крупные ученые, как А. Е. Пресняков, С. В. Рождественский, Н. Д. Чечулин, С. М. Середонин, П. Г. Васенко, А. И. Заозерский, Б. А. Романов, М. А. Полиевктов, П. Г. Любомиров, П. А. Садиков, С. Н. Чернов и другие.

Талантливый исследователь, человек острого ума и большого практического опыта он оценил те возможности, которые открыла перед ним и его коллегами революция. Только перечисление административных и общественных постов, которые занял в первые послереволюционные годы Платонов (председатель Археографической комиссии (1918 - 1929 гг.), директор Археологического института (1918 - 1923 гг.), председатель Археологического отделения факультета общественных наук Петроградского университета (с апреля 1923 г.), заведующий Петроградским отделением Главархива (1918 - 1923 гг.), председатель Археологического общества и Союза российских архивных деятелей, заведующий Ученой комиссией по истории труда в России, редактор Особой научной географической комиссии, председатель Комитета по изучению древнерусской живописи, главный редактор (председатель редакционного комитета) "Русского исторического журнала"), показывает, какой нелегкий груз добровольно нёс уже немолодой ученый, отдавая в то тяжелое время все силы, знания и

³ Ленинградское отделение (ЛО) Архива АН СССР, ф. 1, оп. 1, 1929 г., д. 251, л. 22.

⁴ Последнее, 10-е издание "Лекций" вышло в 1917 году.

стр. 118

опыт служению науке, сохранению и умножению культурных ценностей своей страны. 3 апреля 1920 г., учитывая огромный вклад Платонова в развитие русской исторической науки, Общее собрание академии избирает его действительным членом Академии наук.

В 1922 г. Платонову было поручено руководство работой Постоянной исторической комиссии академии. 1 августа 1925 г. после смерти акад. Н. А. Котляревского он становится директором Пушкинского Дома, а 22 августа того же года, в самый напряженный период после переезда в новое здание его избирают директором БАН⁵ . На всех своих постах Платонов стремился работать с полной отдачей сил, в полной мере реализуя свой большой административный опыт и несомненный организаторский талант. Вершиной ученой карьеры Платонова стало избрание его в 1929 г. мартовской сессией академии академиком-секретарем Гуманитарного отделения и членом Президиума Академии наук СССР⁶ .

Высокое положение, которое занимал Платонов в Академии наук, практически исключает элемент случайности в выступлении против него Фигатнера на Общем собрании. Это была, очевидно, заранее продуманная и санкционированная акция: ведь выступлению Фигатиера предшествовала его поездка в Москву. Убежденный в своей невиновности ученый, явно еще не понимавший политической подоплеки раскручивания "дела", пытался оправдаться. В составленной им объяснительной записке от 3 ноября 1929 г.⁷ он пояснял, что манифесты об отречении от престола Николая II и его брата Михаила хранились в БАН заведующим ее рукописным отделением В. И. Срезневским. "Так как директор не имеет возможности знать все огромное содержание рукописного отдела, то я, - писал Платонов, - лишь случайно узнал о содержании этого пакета и, осмотрев его, сообщил о нем непременному секретарю". Все дальнейшее во многом или целиком определялось уже позицией Ольденбурга, который по своей должности обязан был поставить в известность о случившемся Президиум Академии наук и Отдел научных учреждений СНК СССР.

Однако хода делу об обнаруженных документах Ольденбург не дал. "Как непременный секретарь, так и сам я, - писал в связи с этим Платонов, - не придали особой актуальности документам и подвели их под действие постановления 16.II.1926 г.", то есть постановления Комиссии по содействию работам Академии наук при ВЦИК СССР под председательством А. С. Енукидзе, Которая временно приостановила передачу принадлежавшего ей имущества учреждениям союзных республик. "О том, что правительство их ищет 12 лет, - продолжал Платонов, - нам известно не было. О том, что это подлинные экземпляры из нескольких существовавших вариантов, мы не считали важным устанавливать, ибо практической нужды в этом не видели, да ее, несомненно, и не было".

Что же касается обвинений в незаконном хранении материалов полиции, жандармского управления, царской контрразведки, эсеров, кадетов, меньшевиков и большевиков, писал далее Платонов, то архивами их в большинстве случаев можно назвать лишь условно, так как речь может идти лишь об отдельных группах документов этих учреждений и организаций, поступивших в академию в составе личных фондов или отдельных поступлений от частных лиц. "Тов. Фигатнер, - заметил в связи с этим Платонов, - не различает терминов "архив" и "архивные материалы" и злоупотребляет первым. Отдельные документы этих учреждений в погроме 1917 г. попадали в частные руки, и присутствие таких групп в Библиотеке никому и пи в чем уликой быть не может"⁸ .

⁵ ЛО Архива АН СССР, ф. 1, оп. 1а, д. 174, лл. 32, 36.

⁶ Там же, оп. 1, 1929 г., д. 251, л. 12 об.

⁷ Там же, ф. 2, оп. 1, 1929 г., д. 8, лл. 483 - 487 об.

⁸ Там же, л. 486 об.

стр. 119

Поворотным моментом в дальнейшем развитии событий явилось Постановление Совнаркома СССР от 5 ноября 1929 г., направившего для расследования дела об обнаруженных в академии архивных документах специальную Правительственную комиссию во главе с членом Коллегии ОГПУ Я. Х. Петерсом⁹ . Тогда же в ходе беседы Рыкова с вице-президентами Академии наук А. Е. Ферсманом и Г. М. Кржижановским была, видимо, решена и судьба Платонова. В составленной Ферсманом по поручению Рыкова¹⁰ "Докладной записке по вопросу о хранении политических документов в Академии наук" от 6 ноября 1929 г.¹¹ основным виновником был назван Платонов, допустивший, по мнению Ферсмана, "ошибки административные и неправильные действия", связанные с выявлением, описанием и передачей в Центрархив хранящихся в академии документов политического значения¹² . И хотя работа такая в академии велась, ни одна из образованных с этой целью комиссий, которые возглавлял Платонов, "не была доведена до конца и не завершила своих работ составлением формальных описей". Более того, списки, составленные ими, не включали всех имеющихся документов, не относящихся к академии, и не были сообщены правительству. Об их содержании ничего не знали ни М. Н. Покровский, ни Д. Б. Рязанов, ни члены Президиума академии.

Крупной ошибкой Платонова являлось, по мнению Ферсмана, его "недоверчивое отношение" к деятельности Центрархива, в результате чего он "испытывал необходимость препятствовать передаче в него ценнейших исторических документов"¹³ . "Чисто коллекционерский подход и нежелание передачи бумаг в другие учреждения отодвигали гораздо более важный вопрос о документах как таковых, и Президиум, не вникнув в последнюю сторону вопроса, принял решение формально правильное, но одностороннее и поэтому недостаточное". "В этих условиях, - продолжал Ферсман, - я, по согласованию с академиком Г. М. Кржижановским, считаю правильным предложить академику Платонову подать в отставку с занимаемых им административных должностей и, согласно заявлению и. о. директора Библиотеки И. Н. Яковкина, поставить вопрос об отстранении от заведования ее рукописным отделом В. И. Срезневского"¹⁴ .

Уже 8 ноября после ознакомления с "Запиской" Платонов подал в отставку, о которой Ферсман тотчас же уведомил телеграммой заведующего отделом научных учреждений Совнаркома Е. П. Воронова¹⁵ . 9 ноября Президиум АН СССР под председательством Ферсмана принял отставку Платонова¹⁶ . Уход Ольденбурга и Платонова, устранение на время от дел президента академии А. П. Карпинского привели к тому, что комиссия Фигатнера уже без всяких препятствий могла заняться "чисткой" возглавляемых ранее Платоновым учреждений. 12 ноября 1929 г. Президиум АН СССР вынужден был согласиться по ее требованию на увольнение из академии: по Археографической комиссии - заместителя председателя В. Г. Дружинина и ученого секретаря А. И. Андреева; по БАН - ученых-хранителей С. В. Рождественского и П. Г. Васенко, научных сотрудников А. В. Бородина и А. А. Гизетти. 14 ноября были уволены ученые-хранители Пушкинского Дома М. Д. Беляев и Н. В. Измайлов¹⁷ .

⁹ Там же, д. 129, л. 140 об.

¹⁰ Там же, д. 8, л. 492.

¹¹ Там же, лл. 502 - 508.

¹² Там же, л. 504.

¹³ Там же, лл. 504, 507.

¹⁴ Там же, л. 508. Каких-либо санкций в отношении Срезневского принято не было.

¹⁵ Там же, л. 490.

¹⁶ Там же, д. 129, л. 146.

¹⁷ Там же, лл. 148, 149.

стр. 120

"Чистка" академии сопровождалась широкими операциями по изъятию из ее учреждений архивных материалов актуального политического характера. Изъятие их из Пушкинского Дома состоялось 6 декабря 1929 г., когда в присутствии представителя Правительственной комиссии В. П. Викторова "фельдъегерю ОГПУ ЛВО т. Есипову" по акту были переданы 28 ящиков документов, предназначенных для Центрального архивного управления РСФСР и Института В. И. Ленина. 28 декабря 1929 г. представителю Ленинградского отделения Центрального исторического архива (ЛОЦИА) была передана другая, правда, уже значительно меньшая, группа документов¹⁸ . Изымались однако не только архивные материалы, но и периодика и даже книги. Среди них была богатейшая коллекция листовок и периодических изданий различных политических организаций, начиная с 1880-х годов, комплекты газеты "Искра" с пометками В. И. Ленина (из библиотеки В. Д. Бонч-Бруевича), книги (до 2 тыс. экз.) из оказавшихся в БАН и уже занесенных в ее каталог библиотек как отдельных лиц (П. Б. Струве, В. Д. Бонч- Бруевича), так и организаций (ЦК партий меньшевиков, эсеров, Петербургского охранного отделения и др.)¹⁹ .

Этими изъятиями были разрушены важные в научном отношении коллекции, целостность переданных академии личных фондов, документы которых оказались в результате этого рассеянными по разным архивохранилищам. Что же касается такой "мелочи", как нарушение личной воли дарителей, то она в расчет не принималась. "Когда в Пушкинском доме был обнаружен рукописный экземпляр "Искры" с пометками Ленина, руководители Дома, - с осуждением писала печать, - отказались передать этот исторический документ Институту Ленина, несмотря на имеющиеся директивы правительства по этому вопросу. - "Мы не могли нарушить воли дарителя, который передал журнал нам, а не Институту Ленина" - вот что ответили руководители Дома", - возмущалась газета²⁰ .

Специальная следственная комиссия во главе с членом Коллегии ОГПУ Петерсом, работавшая с конца октября 1929 г. в академии, еще только разворачивала свою деятельность, пытаясь установить наличие во всем этом деле политической "подкладки", а в прессе, на предприятиях Ленинграда уже полным ходом шла кампания против академии, принимались пересылавшиеся в ее Президиум резолюции, расценивавшие сообщения о сокрытии в хранилищах академии "важных политических документов" как "очередную контрреволюционную вылазку классового врага"²¹ .

Отпор этим выпадам, злонамеренным по своей сути, дал на Общем собрании академии 20 декабря 1929 г. президент АН СССР А. П. Карпинский. "Что касается политических вопросов, - заявил он, - то к старому у нас никто не хочет всерьез ... Что касается смены, то конечно, смена может быть, но в контрреволюции мы не участвовали и если кто- нибудь об этом говорит, то совершенно напрасно - мы контрреволюционных действий никаких не применяли и мы знаем, что если бы какое-нибудь контрреволюционное действие возникло, то наша интеллигенция и ученые будут первыми, которые будут раздавлены без остатка". Протестуя против обвинений в контрреволюционности, А. П. Карпинский счел необходимым высказать критическое отношение части академиков к существующим порядкам. "Мы, - заявил он, - конечно, желаем некоторой эволюции того строя, который в настоящее время есть"²² . А. П. Карпин-

¹⁸ Там же, д. 28, лл. 178, 180.

¹⁹ Правда, 3.II.1930.

²⁰ Красная газета, 15.XI.1929.

²¹ ЛО Архива АН СССР, ф. 2, оп. 1, 1929 г., д. 8, л. 500 об.

²² Там же, д. 126, л. 153 об.

стр. 121

ский просил об отставке с президентского поста²³ , которая, однако, принята не была.

Дело о "неправильном" хранении в учреждениях Академии документов актуального общественно-политического значения явно начинало приобретать сугубо политическую окраску. И это не было случайностью. Волюнтаризм в политике и экономике, явное нежелание тогдашнего руководства страны разобраться в действительных причинах ее тяжелого экономического положения в конце 1920-х годов привели к тому, что главным виновником создавшейся ситуации были объявлены враги нового строя. "Наши трудности, - подчеркивал II. В. Сталин, выступая 27 июня 1930 г. с политическим отчетом ЦК на XVI съезде ВКП (б), - являются не трудностями мелких и случайных "неполадок", а трудностями классовой борьбы. За нашими трудностями скрываются наши классовые враги"²⁴ . Из этого следовало, что "для преодоления трудностей необходимо, прежде всего, отбить атаки капиталистических элементов, подавить их сопротивление", организовав "наступление" на них "по всему фронту". Среди сил старого мира, "отчаянно сопротивлявшихся" социалистической реконструкции народного хозяйства (кулачество, бюрократические элементы аппарата), на первое место Сталин ставил "верхушку буржуазной интеллигенции"²⁵ , "буржуазных спецов в нашей стране, готовых утопить Советскую власть в ложке воды", "злостное вредительство" которых не вызывало у него никаких сомнении.

Определенную негативную роль в "деле" Платонова, сыграли и те напряженные отношения, которые сложились у академии с Центрархивом РСФСР после того, как новое руководство его в лице М. И. Покровского вынудило Платонова, одного из пионеров советского архивного строительства, стоявшего у его истоков, подать в мае 1923 г. в отставку с должности заведующего Петроградским отделением Центрархива. 2 апреля 1918 г. известные петроградские ученые и архивисты (А. С. Лаппо-Данилевский, Н. В. Голицын, К. Я. Здравомыслов, И. А. Блинов, И. А. Бычков, С. А. Венгеров, В. Г. Дружинин, А. И. Лебедев, С. Ф. Платонов) образовали Центральный комитет по управлению архивами (преобразованный 1 июня 1918 г. в Главное управление архивным делом - ГУАД) во главе с председателем Наркомпроса РСФСР Д. Б. Рязановым, заместителем его стал Платонов²⁷ . Большую роль сыграл он и в реорганизации и налаживании нормальной работы петроградских архивов и в последующие годы, возглавив организованное 1 июня 1918 г. Петроградское отделение Главархива.

Непосредственной причиной конфликта между Платоновым и Покровским, сменившим в августе 1920 г. Рязанова²⁸ , явилась предпринятая в начале 1923 г. реорганизация Петроградского отделения применительно к структуре Центрархива РСФСР и последовавшая затем его "чистка". В начале февраля был обновлен состав коллегии Петроградского отделения: кроме Платонова и его заместителя Преснякова в него были введены ученый секретарь М. С. Вишневский и опиравшийся на поддержку Покровского Т. И. Харечко²⁹ . Благодаря усилиям последнего получил широкую огласку факт не оформленного должным образом и, как следствие этого, незаконного списания и продажи на макулатуру части архива канцелярий Министерства торговли и промышленности. Приехавшие в Петроград по поручению Покровского В. И. Невский и В. В. Максаков высказались на состоявшемся 16 марта 1923 г. расширен-

²³ Там же, л. 154.

²⁴ Сталин И. В. Соч. Т. 12, с. 304.

²⁵ Там же, с. 302, 305.

²⁶ Там же. Т. 11, с. 57; т. 12, с. 302.

²⁷ Центральный государственный исторический архив СССР, ф. 6900, оп. 1, д. 127, л. 1 об.

²⁸ Там же, д. 373, л. 2.

²⁹ Там же, д. 127, л. 8.

стр. 122

ном заседании коллегии Отделения за передачу этого дела в Петроградскую губернскую прокуратуру. Большинством голосов (4 против 2 - Платонов и Пресняков) это предложение было принято³⁰ , что означало выражение недоверия Платонову со стороны руководства Центрархива. 10 апреля он был вынужден подписать приказ об увольнении в связи с этим делом сотрудника экономической секции Васенко³¹ . Еще 16 марта Максаков объявил о создании комиссии но пересмотру личного состава сотрудников Петроградского отделения, во главе которой был поставлен Харечко³² . Положение Платонова становилось все более шатким. Фактическим хозяином в Отделении: стал Харечко, явно претендовавший на его место. В этих условиях Платонову пришлось подать в отставку. 15 мая 1923 г. он последний раз присутствовал на заседании Коллегии, с которого ушел, даже не подписав обычного в таких случаях протокола³³ . На следующее заседание, 22 мая, он уже не явился. На этом заседании были оглашены письмо Платонова на имя Харечко и заявление Преснякова о его и Платонова отставке³⁴ .

Бесцеремонность, с какой Платонов был отставлен от созданного им Петроградского отделения Центрархива, больно ударила по самолюбию ученого. Высокое положение, которое он занимал в Академии наук, способствовало тому, что рознь между ним и Покровским стала перерастать в ведомственную склоку. Первые признаки резко ухудшившихся отношений между двумя ведомствами проявились еще в конце 1923 г., когда односторонним постановлением Коллегии Петроградского отделения Центрархива от 5 декабря Академия наук лишилась принадлежавшего ей и лишь временно, по соглашению с Платоновым, хранившегося в здании бывшего Государственного Совета архива Русского исторического общества³⁵ .

По предложению Покровского были приняты декреты СНК и ВЦИК РСФСР "О сосредоточении в Центральном архиве РСФСР находящихся в ведении учреждений и должностных лиц РСФСР архивов активных деятелей контрреволюции, а также лиц, эмигрировавших за пределы республики за время с 1917 г." от 2 августа 1923 г.³⁶ и "О сосредоточении в Центрархиве РСФСР архивов семьи Романовых" от 12 сентября 1923 г., выдвигавший такое же требование в отношении не только членов царской фамилии, но и некоторых других лиц, занимавших во время двух последних царствований и при Временном правительстве важные государственные посты или находившихся в близких отношениях ко двору или к отдельным членам царской семьи³⁷ .

Среди учреждений, обладавших такого рода материалами, была и АН СССР. Ее особое положение среди других ведомств, широкая известность и высокий научный авторитет ее руководства привели к тому, что в условиях хаоса и разрухи, царивших в первые послереволюционные годы в Петрограде, в глазах многих, не уверенных в своем завтрашнем дне представителей интеллигенции и бывшей аристократии Библиотека АН казалась единственным надежным и вполне безопасным местом, где только и можно было уберечь свои личные архивы и библиотеки от угрожавшей им гибели. Академия наук в лице ее непременного секретаря Ольденбурга, директора Пушкинского Дома Н. А. Котляревского, директора БАН А. А. Шахматова, его преемника Н. К. Никольского и заведую-

³⁰ Там же, л. 20 об.

³¹ Там же, д. 508, л. 2.

³² Там же, л. 23.

³³ Там же, д. 493, л. 36.

³⁴ Там же, л. 37.

³⁵ ЛО Архива АН СССР, ф. 2, оп. 1, 1927 г., д. 68, л. 19.

³⁶ Собрание указаний и распоряжений Рабочего и Крестьянского правительства М. 1923, N 72, с. 703.

³⁷ Там же, N 76, с. 740.

стр. 123

щего рукописным отделением Библиотеки Срезевского охотно шла им в этом навстречу³⁸ .

В результате академия, и в первую очередь ее Библиотека оказались буквально захлестнутыми волной поступлений частных архивов и библиотек. Ни о какой научной обработке их в этих условиях не могло быть и речи; не всегда фиксировались и сами поступления. Именно здесь и таилась, как впоследствии выяснилось, главная опасность, так как в составе этих фондов и оказалась основная масса "компрометирующего" академию, нигде не зафиксированного материала, но в силу декрета 12 сентября 1923 г. и ряда других нормативных актов не подлежащего хранению в ее учреждениях.

Покровский вскоре после издания декрета официально обратился в Президиум Академии наук с предложением приступить к передаче упомянутого в декрете круга материалов в Центрархив РСФСР. Вскоре последовал ответ академии от 24 июня 1924 г., что "к выяснению вопроса во исполнение Постановления ВЦИК и СНК относительно материалов, касающихся Романовых, уже преступлено, но ввиду переезда Библиотеки и разных других академических учреждений в новые помещения разрешение данного вопроса откладывается"³⁹ . Истинные мотивы этого уклончивого ответа академии на предложение Центрархива достаточно откровенно раскрыл впоследствии Платонов, прямо указавший на то, что "в отношении работников Академии наук к деятельности Центрархива господствует мнение, что сохранение документов в этом учреждении не более обеспечено, чем в Академии наук, а условия научного пользования документами в Академии наук гораздо удобнее и легче. Поэтому у Академии наук нет расположения что- либо передавать в Центрархив, а равно и отказываться от принятия в Академии наук тех документов, кои часто предлагаются посторонними жертвователями и продавцами"⁴⁰ .

Таким образом, несмотря на требование декрета от 12 сентября 1923 г. академия фактически не собиралась никому ничего передавать из накопленного ею архивного богатства. Понимая это, Покровский 19 июня 1926 г. обратился в Президиум ВЦИК СССР с ходатайством побудить Академию наук к скорейшей передаче материалов, подпадавших под действие упомянутого декрета⁴¹ . 6 июля 1926 г. копия письма Покровского и соответствующий запрос Президиума ВЦИК с предложением ускорить передачу Центрархиву архивных материалов были направлены в Президиум АН СССР⁴² . Однако академия не собиралась уступать и обратилась в созданную при СНК СССР специальную Комиссию по содействию работам Академии наук под председательством Енукидзе.

16 декабря 1926 г. непременный секретарь академии Ольденбург сделал на заседании этой комиссии доклад "О хранящихся в Академии наук СССР архивных материалах, найденных на территориях отдельных союзных республик" с мотивированной просьбой об отклонении притязаний на них со стороны других ведомств, после чего комиссия постановила, что "впредь до решения в Президиуме ЦИК СССР общего вопроса о порядке хранения архивных и музейных материалов общесоюзных научных учреждений никакие материалы из архивов и музеев Академии наук СССР в архивы и музеи союзных республик переданы быть не могут"⁴³ . Таким образом, академия получила "охранную грамоту", которая, казалось, должна была избавить ее от посягательств на накопленные ею архивные богатства со стороны Центрархива РСФСР.

³⁸ ЛО Архива АН СССР, ф. 2, оп. 1, 1929 г., д. 8, л. 484.

³⁹ Там же, л. 462.

⁴⁰ Там же, л. 486.

⁴¹ Там же, л. 462.

⁴² Там же, л. 460.

⁴³ Там же, л. 469.

стр. 124

Еще ранее, 17 июня 1926 г., в ту же комиссию был доставлен и список выявленных к тому времени в учреждениях академии архивных материалов, подпадающих под действие декрета 12 сентября 1923 г. с сообщением Президиума АН в случае обнаружения новых находок "немедленно" поставить комиссию в известность об этом⁴⁴ . Постановление ее от 16 декабря 1926 г., рассматривавшееся Президиумом Академии наук "как обязательное и не допускающее исключений правило"⁴⁵ , подвело под позицию академии в ее споре с Центрархивом РСФСР определенную правовую основу. Уверовав в его силу, Платонов явно переоценил влияние и возможности академии и не мог предвидеть последствия всей этой истории. Не могло предвидеть их и руководство академии, легко согласившееся признать свои, в сущности мнимые, ошибки.

Вынудив Платонова уйти в отставку, руководство академии, казалось, было вправе рассчитывать на завершение этого дела. Последовавшие в ноябре 1929 - январе 1930 г. аресты ведущих ученых-историков Академии наук⁴⁶ рассеяли эти иллюзии. 24 ноября 1929 г. был арестован ученый секретарь Археографической комиссии А. И. Андреев, 1 декабря - сотрудник БАН чл. - корр. АН СССР С. В. Рождественский, 12 января 1930 г. по подозрению "в активной антисоветской деятельности и участии в контрреволюционной организации" был арестован Платонов, 13 января - профессор Ленинградского университета Б. А. Романов, 28 января 1930 г. - акад. Н. П. Лихачев, 29 января - акад. Е. В. Тарле, 17 февраля - профессор П. Г. Васенко. Последним среди ленинградских историков из числа наиболее близких Платонову лиц был арестован 25 июня 1930 г. чл. - корр. АН СССР В. Г. Дружинин. Проходившие по "делу" Платонова чл. - корр. АН СССР В. Н. Бенешевич и профессор А. И. Заозерский были арестованы несколько ранее: первый в ноябре 1928 г., а второй в марте 1929 года.

Так как тема "вредительства" старых специалистов практически не сходила со страниц печати, то, ни о каком объективном следствии по "делу" Платонова не могло быть и речи. В условиях насаждавшейся тогда атмосферы вражды и подозрительности к старой интеллигенции, открыто обвиняемой во "вредительстве", за положением лидера, которое занимал Платонов среди ленинградских историков, следователи ОГПУ усмотрели контуры крупной контрреволюционной организации, ставившей своей целью "свержение Советской власти и установление конституционно-монархического строя" в стране.

Для большего размаха "дела", придания ему всесоюзного характера через восемь месяцев после ареста Платонова к ленинградской группе историков были присоединены московские во главе с акад. М. М. Богословским. Правда, самого его уже не было в живых (он умер в апреле 1929 г.), но в свое время он был близок к Платонову, что давало возможность связать историков Москвы и Ленинграда в рамках одной организации. Так покойный ученый превратился наряду с Платоновым в организатора и вдохновителя мифического "Всенародного Союза борьбы за возрождения свободной России", а "дело" Платонова превратилось в "дело" Платонова - Богословского. В августе - сентябре 1930 г. были арестованы профессора Московского университета акад. М. К. Любавский, чл. - корр. АН СССР Ю. В. Готье, чл. - корр. АН СССР Д. Н. Егоров, чл. - корр. АН СССР А. И. Яковлев, действительный член Академии наук БССР В. И. Пичета, С. В. Бахрушин.

Всего по "делу" Платонова - Богословского проходило 115 человек, среди которых, кроме перечисленных выше, были профессора Ленинградского университета А. Г. Вульфиус и А. Н. Крыштофович, профессор Ленинградского горного института Д. Н. Бенешевич, профессор Сверд-

⁴⁴ Там же, лл. 467 - 467 об.

⁴⁵ Там же, л. 485.

⁴⁶ Здесь и далее использованы некоторые материалы Архива КГБ СССР.

стр. 125

ловского университету М. А. Клэр, сотрудники Музея этнографии и антропологии АН СССР Г. Г. Гульбин, А. М. и Л. А. Мерварт, сотрудники АН СССР Т. А. Корвин- Круковская и А. А. Петров, старший инженер Нефтяного института П. И. Полевой, сотрудник Геологоразведочного института черных металлов А. А. Зеленецкий, инженер- химик С. А. Лобанов, машинистка-стенографистка Выборгского райкома партии Ленинграда Т. И. Блумберг-Коган, сотрудник Севастопольского краеведческого музея П. А. Бабенчиков, зять Платонова заведующий рукописным отделением Пушкинского Дома Н. В. Измайлов, священник П. П. Аникеев и многие другие лица, так или иначе соприкасавшиеся с Платоновым или его ближайшим окружением.

Всем им были предъявлены стандартные для того времени обвинения в связях с представителями белой эмиграции, с иностранными общественными и государственными деятелями "с целью склонения с их помощью правительств этих государств к скорейшему осуществлению планов интервенции против СССР. Используя служебное положение, - гласило обвинение, - они собирали и передавали сведения о политическом, экономическом, военном и хозяйственном положении СССР представителям иностранных государственных и белоэмигрантских организаций. Занимая ответственные посты в научных и учебных учреждениях, обвиняемые противодействовали осуществлению мероприятий Советского правительства по реорганизации и перестройке деятельности этих учреждений на социалистических началах, в частности скрывали в течение ряда лет документы и фонды актуального политического и общественного значения".

Будучи уверенным в том, что марксизм как научная теория себя "изживет", Платонов не смог правильно оценить и значение для России Октябрьской революции, ибо сам "факт завоевания власти большевиками" объяснялся им "общей в то время русской действительностью, войной и различного рода кризисами". К социалистической революции Россия, по его мнению, "не являлась подготовленной ни с какой точки зрения, а потому программа правительственной партии" казалась ему "искусственной и утопичной". Октябрьская революция и вся последующая история России представлялась ему исторической аномалией, отклонением от общего хода развития. "Самый факт существования Советской власти в течение 12 лет - заявил Платонов на одном из допросов, - не является показателем окончательного закрепления форм постоянного строя, поэтому считаю диктатуру рабочего класса переходной к демократическому строю".

Идеалом "демократического строя" для Платонова являлись западные демократии. Установление в России "демократического правительства по типу Франции, Англии, Германии" представлялось ему "более соответствующим общей политической ситуации внутри страны", нежели диктатура рабочего класса. В конечном итоге, по мнению Платонова, в стране должна была установиться "демократическая республика на основе широкой коалиции", причем произойти это могло без каких-либо серьезных потрясений, "путем внутренней эволюции, под давлением крестьянских масс". "Правительственная партия, - считал Платонов, - должна ориентироваться не только на рабочий класс, а преимущественно на крестьянство как главную силу нашей страны, в противном случае, - предостерегал он, - брожение среди крестьянства и восстания неизбежны".

В целом программа политических чаяний Платонова не выходила за рамки надежд части либерально настроенной интеллигенции на постепенную эволюцию страны в направлении буржуазной демократии. Крайне осторожно следует поэтому отнестись к признанию Платонова в следственном изоляторе Ленинградского ОГПУ в своем монархизме. "Касаясь своих политических убеждений, - заявил он, - должен сознаться, что я - монархист. Признавал династию и болел душой, когда придворная клика

стр. 126

способствовала падению б царствующего дома Романовых". Несмотря на несомненную искренность этого заявления, оно, скорее всего, говорит о позиции Платонова в дореволюционный период. Не был он, конечно, и организатором или участником контрреволюционного заговора.

Более года продолжалось следствие. О его результатах публично было объявлено только 2 февраля 1931 г., когда на чрезвычайном Общем собрании АН СССР ее непременный секретарь акад. В. П. Волгин сообщил "об установлении факта участия" академиков С. Ф. Платонова, Е. В. Тарле, Н. П. Лихачева и М. К. Любавского "в контрреволюционном заговоре" и на основании статьи 19 Устава академии предложил исключить их из состава ее действительных членов⁴⁷ . Слово взял после этого президент АН Карпинский. Стенограмма его выступления не сохранилась. Но общий смысл его донесли до нас ленинградские газеты, сообщившие о "контрреволюционной вылазке" ученого. Критическое отношение к советской действительности, критика "того управления, которое у нас существует", вовсе не вызывает, полагал он, "необходимости исключения" из Академии Платонова и его коллег потому, что "в противном случае она будет представлять единственное в своем роде учреждение в мире". Что касается пункта 19 Устава академии, предусматривающего возможность исключения из нее за антисоветскую деятельность, то этот пункт, как пояснил Карпинский, был навязан ей правительством⁴⁸ . Никто из академиков не решился поддержать президента. Прошедшая ранее "чистка" и реорганизация Академии, аресты коллег, дали свои плоды. Решение об исключении из АН арестованных ее членов было принято Общим собранием единогласно. Сам Карпинский, выступив 3 марта 1931 г. на Общем собрании с заявлением по поводу появившихся в иностранной прессе заметок о его выступлении против правительства, указал на "неправильность этих сообщений"⁴⁹ .

Настала очередь идеологического обеспечения сфабрикованного "дела". Эту задачу взяла на себя Коммунистическая академия, возглавляемая Покровским. Еще до официального объявления результатов следствия ее московское отделение организовало 10 октября 1930 г. объединенное заседание секции промышленного капитализма Института истории Комакадемии и Общества историков-марксистов, на котором с докладом "Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия" выступил С. А. Пионтковский. Подвергнув резкой критике работы С. В. Бахрушина, Р. Ю. Виппера, Ю. В. Готье, А. А. Кизеветтера, С. Ф. Платонова, М. К. Любавского, П. Г. Любомирова и ряда других историков, он пришел к вполне отвечавшему требованиям момента выводу, что "на всем протяжении революции они защищали интересы собственников. Они все были проникнуты острейшим национализмом". Не найдя в работах буржуазных историков 20-х годов ни одной живой мысли, ни одной свежей темы, Пионтковский расценил их "как последнее сопротивление буржуазии, последние судороги мертвеца... Наша задача, - заявил он, - заключается в том, чтобы помочь им поскорее умереть, умереть без следа и остатка"⁵⁰ . Такого же мнения придерживались и другие участники дискуссии.

В Ленинграде аналогичное совместное заседание Института истории Ленинградского отделения Комакадемии и Ленинградского отделения Общества историков-марксистов проходило с 29 января по 16 февраля 1931 года. С докладами, посвященными "вредительству" на историческом фронте выступили директор Института истории Комакадемии Г. С. Зайдель ("Тарле как историк") и доцент Ленинградского историко-

⁴⁷ ЛО Архива АН СССР, ф. 2, оп. 1, 1929 г., д. 20, л. 30.

⁴⁸ Контрреволюционная вылазка академика Карпинского. - Красная газета 4.II.1931.

⁴⁹ ЛО Архива АН СССР, ф. 2, оп. 1, 1931 г., д. 20, лл. 30, 32.

⁵⁰ Историк-марксист, 1930, т. 18 - 19.

стр. 127

лингвистического института М. М. Цвибак ("Платонов и его школа")⁵¹ . "Тарле - прямой агент антантовского империализма, - говорилось в докладе Г. С. Зайделя, - находился в теснейшем союзе с германофилом-монархистом Платоновым. Вместе с такими людьми, как Любавский, Лихачев и др., они составляли центр контрреволюционного вредительства"⁵² . Ленинградская пресса обвиняла Платонова и Тарле в том, что они явились "инициаторами контрреволюционного заговора, пытавшегося организовать вооруженное восстание против Советской власти, опираясь на кулачество, на остатки буржуазии, на контрреволюционные элементы среди специалистов и ученых, опираясь на поддержку международных контрреволюционных сил"⁵³ .

Из опубликованных в ленинградских газетах материалов, посвященных разоблачению "школ" Платонова и Тарле, выделяется статья Зайделя, которая проливает свет на то, почему именно Тарле оказался наряду с Платоновым объектом самых ожесточенных нападок. "Среди министров будущего правительства, которое рисовалось в радужных мечтах... дельцов т. н. "Промышленной" и "Трудовой Крестьянской" партии, фигурировало, - поясняет Зайдель, - и имя Е. В. Тарле. Он предназначался в министры иностранных дел... Вредители по праву прочили его в министры. Он заслужил это своими историческими трудами... Надо расправиться не только с сухановщиной, кондратьевщиной, рубинщиной, но и с тарлевщиной - этой опаснейшей разновидностью вредительства"⁵⁴ .

По нехитрой схеме "собирания сил" буржуазной историографией был построен и доклад Цвибака. Платонов, говорил он, объединяет на "научной" и на чисто политической основе вокруг своих антисоветских гнезд в Главархиве, Археографической комиссии, Библиотеке АН и Пушкинском доме практически "всех мелко и крупно-буржуазных и помещичьих историков" Ленинграда и Москвы. "Кулацко-крестьянская контрреволюция изнутри, иностранная интервенция извне и восстановление монархии - вот программа политических чаяний платоновской школы"⁵⁵ в изложении Цвибака.

М. Н. Покровский не принимал прямого участия в обеих дискуссиях. Но он являлся директором Комакадемии, т. е. учреждения, в стенах которого проходила дискуссия. Само "разоблачение" вредительства на историческом фронте во многом основывалось на оценках Покровским научного творчества "разоблачаемых" ученых⁵⁶ , на данном им определении русской буржуазной историографии как "научного кладбища", "коллективно организованного кладбища людей коллективно переживших свою смерть"⁵⁷ . В конкретной ситуации 1930 - 1931 гг., когда Платонов, Любавский, Лихачев и их коллеги были оклеветаны, арестованы и в тюрьме ожидали решения своей участи, выступления Пионтковского и Цвибака сыграли сугубо негативную роль.

Как ни старались, однако, опорочить Платонова и его коллег, что-то застопорилось, надломилось в, казалось бы, хорошо отлаженной машине следствия, и до своего логического конца - публичного процесса с освещением его в печати - дело не дошло. В условиях, когда в связи с развернувшимся в стране социалистическим строительством роль и значение Академии наук СССР возрастали, публичное избиение ее было явно не-

⁵¹ Зайдель Г., Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте. М. - Л. 1931.

⁵² Там же, с. 6.

⁵³ Контрреволюционная вылазка академика Карпинского. - Красная газета, 4.II.1931.

⁵⁴ Зайдель Г. Вредительство под маской исторической объективности. - Ленинградская правда, 16.II.1931.

⁵⁵ Зайдель Г., Цвибак М. Ук. соч., с. 68, 98, 99.

⁵⁶ Там же, с. 84.

⁵⁷ Там же, с. 68.

стр. 128

целесообразным. Вопрос поэтому был решен постановлением Коллегии ОГПУ во внесудебном порядке. Несмотря на грозные обвинения, выдвинутые против арестованных ученых, приговор для большинства из них, вопреки ожиданиям, оказался сравнительно мягким - пять лет ссылки.

Главный "виновник" всего "дела", руководитель "заговора" - Платонов после 19- месячного пребывания в доме предварительного заключения 8 августа 1931 г. в сопровождении своих дочерей был выслан в Самару. Туда же был отправлен и Готье. Бахрушин был сослан в Семипалатинск, Андреев - в Енисейск, Васенко - на Урал, В. Н. Бенешевич - в Казахстан, Егоров - в Ташкент, Лихачев - в Астрахань, Любавский - в Уфу, Рождественский - в Томск, Тарле - в Алма-Ату, Пичета - в Вятку (в 1934 г. место ссылки ему заменено на Воронеж), Яковлев - в Минусинск. По-разному сложились их судьбы. В ссылке скончался 10 января 1933 г. от острой сердечной недостаточности Платонов⁵⁸ , в Ташкенте умер в 1931 г. Егоров, в Томске в 1934 г. - Рождественский, в Уфе 22 ноября 1936 г. - Любавский. Вскоре после своего возвращения из Астрахани умер в 1936 г. и Лихачев.

Тарле, осужденный Постановлением Коллегии ОГПУ от 8 августа 1931 г., уже через год не только был на свободе, но и получил 26 ноября 1932 г. направление Наркомпроса РСФСР для зачисления штатным преподавателем "по курсу колониальной политики" Ленинградского историко-лингвистического института. Постановлением Президиума ЦИК СССР от 17 марта 1937 г. с него была снята судимость, и он был восстановлен в звании действительного члена АН СССР. К активной преподавательской и научной деятельности вернулись после полного или частичного отбытия наказания Андреев, Бахрушин, Готье, Пичета, Романов, Измайлов, Мерварт, Яковлев и др.

Трагически оборвалась жизнь ряда ученых, осужденных на заключение в исправительно- трудовых концлагерях. Среди них известный византинист, специалист в области канонического права В. Н. Бенешевич, после досрочного освобождения в 1933 г. работавший в Публичной библиотеке в Ленинграде, в 1937 г. вновь арестованный и 27 февраля 1938 г. расстрелянный по приговору Коллегии НКВД от 27 января 1938 года⁵⁹ . Такая же участь постигла его брата Д. Н. Бенешевича, Корвин- Круковскую, Петрова и ряд других ученых, проходивших по этому делу. Все они, отбыв полностью или частично определенные им сроки ссылки или исправительно-трудовых лагерей, были расстреляны после вторичного ареста в 1938 году. В лагерях оборвалась жизнь Вульфиуса, Дружинина, Мерварта, Полевого.

Ущерб, нанесенный "делом" Платонова изучению русской истории, огромен. После разгрома, который был учинен в конце 1929 г. в Библиотеке АН и Археографической комиссии, здесь фактически не осталось сколько-нибудь крупных специалистов. Из старой профессуры уцелел лишь Б. Д. Греков, который, просидев в 1930 г. без предъявления какого-либо обвинения несколько месяцев в тюрьме, был освобожден и смог вернуться к работе в качестве ученого секретаря реорганизованной на новых началах Археографической комиссии. В 1935 г. его избирают действительным членом АН СССР. Ситуация с изучением русской истории со второй половины 30-х годов стала постепенно улучшаться. Определенные сдвиги к лучшему наметились в эти годы и по отношению к дореволюционной историографии, в том числе к работам Платонова и его учеников, нигилистическое отношение к которым стало постепенно уходить в прошлое.

⁵⁸ Похоронен Платонов в Самаре на городском кладбище. Он полностью реабилитирован определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 20 июля 1967 года.

⁵⁹ Дата смерти В. Н. Бенешевича в Советской исторической энциклопедии (т. 2, с. 330), 19 декабря 1943 г., неверна.

Постоянный адрес данной публикации: