Насколько плохо были поставлены конспирация и подпольные связи революционеров, свидетельствуют обстоятельства ареста Софии Лешерн фон Герцфельд, впоследствии являвшейся членом так наз. южного Исполнительного комитета Валериана Осинского, - первой женщины, осужденной на смертную казнь. Спустя более чем две недели после разгрома мастерской Пельконена, 17 июня, она явилась туда, никем не предупрежденная и ничего не ведавшая о провале явки¹. Ее, разумеется, арестовали и при обыске нашли, кроме книг, бланки фальшивых паспортов, а "в кошельке, привязанном на поясе под нижним бельем, находилось несколько адресов и рекомендательных писем"². В результате последовали аресты в Самаре, Николаевске и Рыбинске.

Саратовские обыски, "как и произведенное вслед за сим дознание", открыли жандармам глаза на существование "революционного сообщества, имевшего разветвления в разных местностях империи", и началось "повсеместное расследование преступной деятельности"³.

Захват саратовского обувного заведения навел жандармов на след многих кружков по всему пространству империи. Началась всероссийская облава на "преступных лиц". Следователи мастерски использовали письменные материалы, изъятые при обыске в башмачной мастерской. Записки были зашифрованы бесхитростно, а то и вовсе написаны открытым текстом. В саратовском жандармском управлении без труда подобрали ключи к шифрам. Позднее при обысках во множестве находили подобные записки, что вело к новым арестам и служило веской уликой на суде⁴. "Халатность, отсутствие конспирации, откровенная переписка и примитивный шифр революционеров, - по справедливым словам И. И. Попова, - много помогли раскрытию участников революционного движения"⁵. Было достаточно одного упоминания фамилии или географического пункта в бумажке, чтобы получить нить к другим участникам "хождения в народ".

Глава III отделения П. А. Шувалов принял быстрые и эффективные меры, но Александр II выказал неудовольствие по поводу того, что жандармы не проявили бдительность заблаговременно и оказались в неведении о подготовке народнического движения. Император отправил Шувалова послом в Англию, а новым главноначальником III отделения назначил в июле 1874 г. генерал-

Окончание. Начало см.: Вопросы истории, 2013, NN 4, 5.

адъютанта А. Л. Потапова, который принялся с удвоенным рвением искоренять крамолу. Но выбор оказался неудачным: у царского избранника прогрессировало душевное расстройство. В декабре 1876 г. пост главы жандармерии занял Н. В. Мезенцев, человек властный и твердый в своих решениях.

Чтобы облегчить следственные дознания, 4 июля 1874 г. было разрешено жандармам и полиции не только задерживать, но и подвергать тюремному заключению предполагаемых членов тайных обществ и сочувствующих впредь до выяснения их вины. При этом подозреваемых полагалось содержать в одиночном заключении, дабы они не могли сговориться и "скрыть следы своих преступлений". Законодательное нововведение фактически упраздняло прежнюю процедуру предварительного следствия и ставило арестованных в тяжелое и бесправное положение⁶.

Дознание "о пропаганде в империи" было централизовано в руках начальника Московского губернского жандармского управления генерал-лейтенанта И. Л. Слезкина и проводилось под наблюдением прокурора Саратовской судебной палаты С. С. Жихарева. Именно он являлся юридически ответственным распорядителем следствия, которое велось с нарушениями многих процессуальных норм.

Власти переволновались и принялись сажать за решетку всех, кто попался под руку. "Травля приняла невероятные размеры, - писал В. К. Дебагорий-Мокриевич. - Тюрьмы наполнялись арестованными; за многими гонялись как за зверями. Кто не жил тогда, тому теперь трудно даже представить, до чего доходило дело! Проводились, скажем, аресты где-нибудь на Волге... и вот при обыске находят у кого-то киевский адрес: тотчас же телеграфируют в Киев, и киевские жандармы бросаются по указанному адресу. Здесь опять находят житомирский или каменец-подольский - бросаются в Каменец-Подольск, Житомир и т.д. до бесконечности. Погоня распространялась по всей России, хватали направо, налево, правых и виноватых, никого не щадя, ни перед чем не останавливаясь. Больной, умирающий - тащи его! Сажай в кутузку! Так бешеная собака в исступлении кидается на все, что ей попадается на глаза"⁷.

Дознаватели раздули "дело о пропаганде" до невиданных размеров. Для ареста и отдачи под суд "прокламациониста" было достаточно или книжки "возмутительного содержания", или свидетельского показания о призыве к "ниспровержению существующего государственного порядка".

Размах репрессий в точных цифрах не выяснен до сих пор. Но порядок чисел пойманных "социалистов-злоумышленников" можно представить по записке министра юстиции К. И. Палена: пропаганда была раскрыта в 37 губерниях, задержано 770 государственных преступников, к следствию после разбирательства привлечено 265 человек⁸. Позднее круг подследственных еще расширился. По сведениям П. Л. Лаврова, к ноябрю 1874 г. арестовали около 1600 человек⁹. В официальной "Хронике социалистического движения в России" утверждалось, что следствие "захватило в свои сети около 2000 обвиняемых"¹⁰. Жандармский генерал В. Д. Новицкий, занимавшийся "проверкой числа арестованных лиц", насчитал таковых за 1874 г. только по 26 губерниям больше четырех тысяч¹¹.

Следственные разбирательства и приготовления к суду затянулись на три с половиной года. Никогда предварительное расследование не тянулось в Российской империи так долго. По архивным материалам, к началу судебного процесса было допрошено более четырех тысяч свидетелей и обвиняемых¹². За это время в тюремных условиях скончались 43 подследственных, 12 покончили с собой и 38 сошли с ума¹³.

Общественности стало ясно, что жандармские власти перестарались. Даже обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев негодовал: "Нахватали по невеже-

ству, по самовластию, по низкому усердию множество людей совершенно даром"¹⁴. Тяжелое положение стольких заключенных обсуждалось в столичной прессе, что дискредитировало правительство, власть обвиняли в умышленной отсрочке суда.

Впрочем, возмущалась лишь горсть интеллигентских либералов. Широкие слои российского общества относились к "нигилистам" и "политическим" неприязненно и со злорадным любопытством. "Политические дела всегда пользовались у нас самой ужасной репутацией, - констатировал Дебагорий-Мокриевич. - Человек, только подозреваемый в политической неблагонадежности, уже находился в положении зачумленного, от которого все бежали, даже его родные. Суровая кара постигала не одного его, но и всех, кто осмелился высказать ему свое сочувствие или даже находился только в простых сношениях с ним. Я помню, как не смели громко произносить даже самое слово "политический преступник", и когда необходимость заставляла касаться этого более чем щекотливого вопроса, то делалось это при помощи полуслов и намеков. Таковы были российские порядки с давних времен и таковыми они остались до нашего времени"¹⁵.

Процесс "москвичей" стал первым судебным разбирательством, связанным с "хождением в народ". Во время следствия "москвичи" содержались в тяжелых условиях при московских полицейских частях. Каковы были эти условия, можно представить по тому, что М. Д. Субботина заболела туберкулезом и умерла вскоре после суда; В. Г. Георгиевский попытался разбить голову о стену камеры; А. Г. Топоркова хотела отравиться спичками.

Около двух лет велось дознание по делу "О разных лицах, обвиняемых в государственном преступлении по составлению противозаконного сообщества и распространению преступных сочинений". 18 сентября 1876 г. коллежский советник К. Н. Жуков, на которого были возложены прокурорские обязанности, доложил министру юстиции Палену, что из числа привлеченных к дознанию следует предать суду только 51 человека, 54 человека подлежат административной ссылке, а остальных следует освободить от суда и следствия.

Особенную снисходительность власть проявила к работному люду. В заключении прокурора говорилось: "Очевидно, что одно нахождение книг преступного содержания у малограмотных и даже неграмотных крестьян, чтение этих книг некоторыми из них или передача книг для чтения другим в данном случае не должно служить основанием для привлечения указанных выше лиц к какому-либо обвинению".

Перед Особым присутствием Правительствующего сената предстало 50 человек: Б. А. Каминская не выдержала одиночного заключения и заболела психически. По числу подсудимых процесс вошел в историю как "Процесс 50-ти"¹⁶.

Суд под председательством сенатора К. К. Петерса проходил с 21 февраля по 14 марта 1877 г. в здании Петербургского окружного суда на Литейном проспекте. Процесс получил широкую огласку, так как был гласным и публичным. Но в зал заседания пропускали только "избранных" - по билетам и в ограниченном количестве.

Присяжные поверенные, крупнейшие адвокаты своего времени В. Д. Спасович, Г. В. Бардовский, А. А. Ольхин, А. Л. Боровиковский, В. Н. Герард и др., относились с большим сочувствием к подсудимым и вместе с ними выработали план защиты.

По "Процессу 50-ти" перед судом предстали 16 женщин, такого Российская империя еще не видела¹⁷. Молодые особы от 20 до 25 лет, а на вид еще моложе, были рассажены на передние скамейки и представляли, по словам В. Н. Фигнер, "настоящий цветник". "Миловидные личики невольно привлекали взгляды трогательной, одухотворенной красотой". Казалось, они сидели

в университетской аудитории и слушали лекцию какого-нибудь маститого профессора. "Чистота побуждений подсудимых, их молодость, неопытность и вместе с тем убежденная решимость идти по новому пути производили на всех присутствовавших чарующее впечатление"¹⁸.

В качестве главных обвинений выдвигались принадлежность к противоправительственному сообществу и распространение нелегальной литературы. Подчас за недостатком улик инкриминировалась передача книг друг другу, а не сторонним лицам. Это трактовалось как распространение идей "с целью ниспровержения существующего строя". В числе подсудимых было 14 рабочих. Все они в присутствии своих революционных учителей отказались от показаний, данных во время дознания¹⁹.

"Москвичи" произнесли несколько программных речей в защиту своих политических взглядов. Наиболее удачно выступила СИ. Бардина, ее речь пользовалась большой популярностью в революционной среде. Краткие речи сказали и другие подсудимые: И. С. Джабадари, А. Е. Гамкрелидзе, С. И. Агапов. Рабочий Филат Егоров возвещал о революции "от священного писания", пообещав сенаторам за их неправедный суд отмщение "на страшном суде господнем"²⁰.

Наибольшее впечатление произвел рабочий Петр Алексеев. Его речь стала знаменитой благодаря финальной фразе: "Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!"²¹ Столь яркое выступление было тогда же, в 1877 г., отпечатано в нескольких нелегальных типографиях, а также расходилось в рукописных копиях. Позднее В. И. Ленин похвалил оратора за "великое пророчество"²². В советское время "предсказание" Алексеева вошло в школьные учебники и даже стало предметом специального изучения²³.

Речь Петра Алексеева готовилась в Доме предварительного заключения коллективно, обсуждалась предварительно сопроцессниками и долго репетировалась. Под "рабочим людом", о котором говорил выступающий, в эпоху народничества понимали отнюдь не только пролетариат, но весь трудовой народ, прежде всего крестьянство. При сличении заключительных слов в нелегальных изданиях обнаруживается, что в одном из трех печатных вариантов говорится о "мускулистой крестьянской руке"²⁴. Такой же вариант сохранился в одном из рукописных списков²⁵ и в воспоминаниях Дебагория-Мокриевича²⁶.

"Триумф Петра был полный, - вспоминал Джабадари, - но это был его первый и последний триумф! Замуравленный в центральной тюрьме, переведенный потом на Кару, а затем водворенный в Якутской области, он безвременно погиб, убитый каким-то диким якутом, позарившимся на небольшие деньги, хранившиеся у него в подушке для побега.

Сочувствие публики Петру Алексееву после произнесенной им речи было так сильно, что на другой день вся камера Петрухи была завалена табаком, сигарами, фруктами, жареной дичью, поросятами, индейками, конфетами и печениями, а также платьем и бельем. Петруха, вскормленный на черном хлебе, иногда, быть может, пополам с лебедой, дивился, какими сластями питаются бары, купцы и попы, и шутя говорил, что если бы всегда его кормили так, на убой, он пожалуй и не произнес бы своей речи"²⁷.

Согласно приговору, 10 человек были осуждены на каторгу от 3 до 10 лет; в сибирскую ссылку отправлено 26 человек; к тюремному заключению и принудительным работам приговорены 10 подсудимых, в смирительный дом отправлен один человек. Оправданы трое. Ни одна из женщин не пошла на каторгу: для них были уготованы или ссылка на поселение, или житье в отдаленных местах.

Через два с половиной месяца после суда было подано единственное прошение о помиловании - рабочего Николая Васильева²⁸. К этому времени он

был поражен тяжелым душевным расстройством, которое через год свело его в могилу.

Судьбы "москвичек", цюрихских студенток, сложились драматично. Когда-то, в далеком 1872 г., они образовали "женский ферейн" с наивной целью в отсутствие мужчин научиться "логически говорить". Для первого общего собрания они выбрали дискуссию о самоубийстве: можно ли считать нормальным состояние человека, решающегося на суицид. Никто тогда не подозревал, что между спорящими пять будущих самоубийц: Софья Бардина, Александра Хоржевская, Бети Каминская, Екатерина Завадская и Екатерина Гребницкая, сестра писателя Д. И. Писарева, начинающая революционерка, ушедшая из жизни первая²⁹.

Почти через восемь месяцев после "Процесса 50-ти" состоялся еще один суд над "хожденцами в народ". 18 октября 1877 г. перед Особым присутствием Правительствующего сената предстали 193 человека, и процесс получил именование "Процесс 193-х", но трое из подсудимых скончались, не дождавшись приговора.

Председательствовал на суде известный борец с крамолой сенатор Петерс. Но он не выдержал накала судебных разбирательств и заболел. С 30 ноября его заменил сенатор К. К. Ренненкампф.

Процесс был объявлен публичным, но для него подобрали такое помещение, где едва умещались судьи и обвиняемые. Малочисленную и проверенную публику допускали по билетикам. Это позволяло властям соблюсти юридические нормы и обезопасить себя от огласки нежелательных инцидентов.

Процесс проходил под негласным наблюдением Александра П. Государь даже в Болгарии, на театре русско-турецкой войны, получал сводки о каждом заседании суда и выражал, за редким исключением, высочайшее благоволение исполнителям репрессий³⁰.

Прокурор В. А. Желиковский, обещавший "покрыть позором обвиняемых"³¹, построил обвинительный акт на утверждении о существовании единого "нелегального общества", к которому якобы принадлежали все подсудимые. Именно это "тайное сообщество" организовало "хождение в народ" и составило "заговор против правительства"³². Вместе с этим он старался выявить "всю безнравственность" революционеров.

Адвокаты, защищавшие перед тем "москвичей", Спасович, Бардовский, Ольхин, Боровиковский, Герард, а также Д. В. Стасов, П. А. Александров, Е. И. Утин и др., доказывали необоснованность обвинений прокурора. Они утверждали, что их подзащитные всего лишь хотели улучшить положение крестьян и не составляли единой организации, а являлись участниками не менее 30 разных кружков, организационно не связанных друг с другом. Во время судебных прений "Желиковский сказал с идиотской откровенностью, - как свидетельствовал В. Г. Короленко, - что громадное большинство подсудимых посажено на скамью подсудимых только "для фона", на котором должны выступать фигуры главных злоумышленников"³³.

Почти всем подсудимым вменяемая вина сводилась либо к передаче одной-двух книжек крестьянам, либо к "возмутительным" разговорам с ними, либо к побуждению учащейся молодежи двинуться "в народ". Все эти деяния трактовались как "тяжкие преступления". Один Мышкин обвинялся сверх того в вооруженном сопротивлении при аресте в июле 1875 г. под Вилюйском, куда он ездил освобождать из ссылки Н. Г. Чернышевского.

Обширный обвинительный акт не отличался беспристрастностью. Часть подсудимых бойкотировала судебные заседания. В протестных акциях участвовали П. И. Войнаральский, С. Ф. Ковалик, Ф. В. Волховский, С. С. Синегуб, Л. А. Тихомиров, Н. А. Чарушин, И. Н. Чернявский³⁴. На стороне подсудимых была мужественная решимость и готовность к самопожертвованию.

Особенно выделялся Ипполит Мышкин. Он произнес бескомпромиссную речь о бесправном и бедственном положении народа. А царский суд он сравнивал с домом терпимости, обвинив в аморальности сенаторов: "Там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества"³⁵.

Оказавшись не в силах доказать предвзятое обвинение, суд 23 января 1878 г. вынес "Приговор по делу 193-х о революционной пропаганде в Империи". Он оказался более мягким по сравнению с тем, на что рассчитывали верховные власти, и с приговором по "Процессу 50-ти". Из 190 подсудимых, оставшихся в живых, 90 были оправданы, 13 приговорены к каторге от 3 до 10 лет, 20 - к ссылке на поселение. Многим в наказание был засчитан срок предварительного заключения. Суд даже ходатайствовал перед государем о замене для всех осужденных каторги - ссылкой на поселение, но сенаторское прошение не было удовлетворено по настоянию шефа жандармов Мезенцева. Более того, 80 человек из оправданных сразу после процесса с санкции Александра II сослали административно под надзор полиции - тех, кто не успел перейти на нелегальное положение, что многие сделали. Другой возможности остаться на свободе у них не было.

С точки зрения революционной этики подсудимые держались безукоризненно. Никто из осужденных, даже предатели, не подал прошения о помиловании с "чистосердечным раскаянием". Напротив, 24 "протестанта" перед отправкой на каторгу и в ссылку, рискуя ухудшить свое положение, обратились к "товарищам по убеждениям" с "Открытым письмом", которое воспринималось как завещание³⁶. По сведениям Н. В. Чайковского, автором текста был Феликс Волховский³⁷. "Мы по-прежнему остаемся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины" - заверяли протестанты и призывали идти "к той святой цели, из-за которой мы подверглись преследованиям и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха"³⁸.

В среде революционеров письмо-завещание произвело сильнейшее впечатление, и последствия его оказались чрезвычайно велики. Д. А. Клеменц написал за своею подписью статью "По поводу завещания", которая оканчивалась словами: "Ни казни, ни осадные положения не остановят нас на пути исполнения завещания наших товарищей - и оно будет исполнено!"³⁹

Всего полтора года отделяет окончание несправедливого "Процесса 193-х" от Липецкого съезда, на котором бывшие пропагандисты, а теперь уже убежденные террористы, после обвинительной речи А. Д. Михайлова, вынесли смертный приговор Александру II. Вместо раздачи книжек и противоправительственных разговоров народники начали рыть динамитные подкопы. И среди тех, кого судили на "Процессе 193-х", были непреклонные революционеры, которые в "Народной воле" довели свой долг перед товарищами до трагического конца: Желябов, Перовская, Кибальчич, Морозов, Тихомиров, Якимова, Ланганс, Лебедева. Мирная пропаганда неотвратимо переросла в политический терроризм.

Пейзаж после битвы. Итоги движения оценивались самими народниками крайне отрицательно. Как отметил М. Р. Попов, "время конца 75 года и начала 76-го было временем разочарования в тех надеждах, с которыми революционная молодежь двинулась "в народ""⁴⁰. "Деятельность "в народе" не оправдала тех радужных, можно сказать почти ребяческих надежд, которые возлагались на нее"⁴¹, - констатировал Г. В. Плеханов. "Так весело, бодро, с такими надеждами начавшийся [1874] год к осени представлял картину повсеместного сидения по тюрьмам, с его неизбежными последствиями - подавленностью, некоторой разочарованностью, даже растерянностью"⁴², - вспоминал М. Ф. Фроленко.

Весной "было условлено съехаться, чтобы обсудить результаты "хождения в народ""⁴³. С этой встречей связывали большие надежды, предполагалось обсудить итоги и согласовать программу дальнейших действий⁴⁴, даже ставилась задача создания всероссийской народнической организации. Но чуть ли не все будущие делегаты "были переарестованы, и собрания могли бы состояться только в тюрьмах"⁴⁵.

Уцелевшие пропагандисты стягивались в города. "Наше массовое "хождение в народ", наше "паломничество" потерпело такое сильное крушение. Разбитые на голову, мы бросились в города, в университетские в особенности, стараясь собрать наши рассеянные легионы"⁴⁶. Здесь на шумных и прокуренных сходках шло горячее обсуждение летних перипетий.

С. М. Кравчинский, подсчитав соотношение распропагандированных мужиков и арестованных агитаторов, пришел к удручающему выводу: "Конечно, работа стольких людей, работа такая пламенная и страстная, не могла не дать плодов. Но ведь это крупицы. Много ли в рядах социальных революционеров крестьян и рабочих? Велико ли процентное отношение их к представителям элемента инициаторского, по преимуществу интеллигенции? Хорошо, если один на 10 - 20 найдется. Итак, 10 - 20 человек приобрели одного. А посмотрите: ведь народ тоже живет своею умственною жизнью. В нем тоже происходят свои умственные движения. Какой-нибудь отставной солдат, баба еле грамотная увлекают за собою толпы, проповедуя белиберду, от которой ему в сущности ни тепло, ни холодно. Мы же, представители самых жизненных интересов, носители всяких прогрессов, мы проходим не понятые, не услышанные. Нам только много-много, коли песчинки некоторые удается отковырять от громадной стены. Сама же она остается все так же толста, непроницаема, непреодолима. Понятно, что толпа бьющихся головою об стену, наконец, почувствовала изнеможение"⁴⁷. "Человек 10 или 20 гибло, чтоб оставить после себя одного! Нечего сказать, выгодный обмен, успешная борьба, прекрасный путь"⁴⁸.

Приток рабочих также был ничтожен. "В Петербурге и Одессе, - писал Дебагорий-Мокриевич, - даже довольно усердно пропагандировали среди рабочих, но результаты этой пропаганды тоже оказались совершенно ничтожными. Два-три распропагандированных рабочих взамен чуть не десятка арестованных интеллигентов, конечно, не могло считаться удовлетворительным ведением дела, если не страдать тем заблуждением, будто распропагандированный рабочий ценнее интеллигента"⁴⁹. Итог бескомпромиссно подвел О. В. Аптекман: "Если не считать единичных успешных случаев пропаганды, то в общем результат ее, пропаганды, в народе почти неуловим"⁵⁰. "Это была страшная трагедия, окончившаяся "Процессом 193-х""⁵¹, - подвел черту Клеменц.

"Началось обратное шествие (из деревни. - Ю. П.), - писал А. А. Квятковский, - но уже с упавшим духом, с потерянной надеждой... Началось разочарование, началась реакция в социалистической молодежи"⁵². В результате многие "хожденцы" совершенно отстали от революционного движения⁵³ - "кому же было неизвестно, что, в особенности в русских условиях, сегодняшний яркий революционер завтра становится заурядным обывателем"⁵⁴.

Некоторые революционеры, делавшие бунтарскую ставку на немедленное крестьянской восстание, пребывали в глубокой депрессии. Например, по рассказу Татьяны Лебедевой в передаче Л. Э. Шишко, "зимою 1876 г. Кравчинский был в Петербурге и находился в крайне подавленном душевном настроении. Иногда ей казалось даже, что он сходит с ума: он часто совсем не отвечал на обращенные к нему вопросы и разговаривал с самим собой. Ходил он тогда по Петербургу в самом невозможном костюме, наполовину городском, наполовину крестьянском, и жил неизвестно где. Как-то он сообщил Татьяне Ивановне, что был захвачен в каком-то притоне вместе с мазуриками, но по дороге убежал от полиции"⁵⁵.

Еще в начале 1876 г. среди агитаторов в деревне ощущалась растерянность и дезорганизованность. У. И. Владыкина, близкая к будущим землевольцам (на ее квартире собирались В. А. Осинский, Попов, Плеханов, А. П. Боголюбов-Емельянов и др.), вспоминала: "Все вернувшиеся с "хождения в народ" были в крайне подавленном состоянии. У всех мучительно стоял вопрос: что делать дальше, куда идти?!"⁵⁶ Радикалам понадобилось два года, чтобы воспрять духом и восстановить свои ряды.

Суть всех неудач коренилась в том, что крестьянство оказалось вовсе не таким, каким его представляла себе революционная молодежь. ""Движение в народ" было в 1875 г. расшиблено, - констатировал Тихомиров. - Ноги устали, народ оказывался совсем иным"⁵⁷. А. Я. Ободовская с горечью подытожила случившееся: "Наши пропагандисты пропорхнули по Руси и нигде не пристроились, потому, вишь, что все им местности попадались неблагодарные", а в "своих демократо-туристских странствиях" не смогли ничего добиться, поскольку "народ не знают и a priori решают"⁵⁸.

Идеологемы теоретиков революционного народничества на практике обернулись иллюзиями. "Коммунистические инстинкты мужика" и его "перманентная революционность" на поверку оказались народническими мифами. "Выработанная теоретически, на основе социалистических принципов, программа, без всякого отношения к тому, что представляла жизнь, потерпела крушение, - утверждал впоследствии Попов. - В лучшем случае удавалось только завоевывать симпатии деревни; но надежды на то, что пропаганда вызовет деревенский народ на активную борьбу или по крайней мере вдохнет в крестьянство веру в то, что такая борьба даст плодотворные результаты, - такие надежды не оправдались"⁵⁹. Такой же точки зрения придерживался и Чарушин: "Суровая русская действительность предстала перед нашими крестоносцами во всей своей беспощадности и быстро понизила высокую температуру, приводя многих и многих из них в тюремные застенки и к разочарованию даже в самом народе! И это был совершенно естественный финал, как результат непомерно иллюзорных представлений о народных массах, совершенно не подготовленных к восприятию тех идей, с которыми шли к ним, а также и неопытности самих пропагандистов, в большинстве не знавших этого народа и не умевших подойти к нему"⁶⁰.

На повестку дня неминуемо выдвигался вопрос о пересмотре тактических, идейных установок и практики. Но народническая доктрина отнюдь не была изжита под влиянием поражения революционного похода "в народ". Революционные народники, следуя прежде всего за Лавровым и Михайловским, полагали обязательным для себя не подстраиваться под мировоззрение народа, а проводить его жизненные интересы. Радикальная интеллигенция была абсолютно уверена, что не народ, а она обладает прогрессивными, благодетельными идеями и средствами для преобразования общества. Потому она должна всеми силами служить народу, бороться за его освобождение и вместе с тем просвещать его в духе своих революционных идей.

Негативный опыт привел только к частичному пересмотру некоторых постулатов, не затронув принципиальных основ народнической теории. Революционеры стремились найти обнадеживающие объяснения своего фиаско в забитости крестьян, в придавленности сельской общины, в зависимости мужиков от многочисленного начальства, разобщенности и пр. Большая роль в неудачах была приписана недочетам своей революционной деятельности: организационной практики, тактики пропаганды, ее кратковременности и пр.

Часть радикальной молодежи была уверена, что в провале пропаганды повинны, во-первых, они сами, так как не смогли найти подход к крестьянству и доходчиво объяснить мужикам их интересы, а во-вторых, виноваты

жандармско-полицейские власти, которые не дали "хожденцам" развернуться в деревне. Более горячие и упрямые адепты революции верили, что если продолжить работу в народе, изменив условия и формы пропаганды с учетом уже накопленного опыта, то удастся, пускай не сразу, вызвать крестьянское антиправительственное движение. Например, Фроленко был уверен в этом даже после 1917 г., после опыта трех русских революций. "Все-таки, продлись дело подольше, - утверждал он, - то несомненно, что эта разлившаяся река тысячи революционеров расшевелила бы мысль во многих головах, и успей сами радикалы сформировать крепкое, хорошее боевое ядро, революция у нас произошла бы на десятки лет [раньше], а то и того скорей"⁶¹.

Наиболее непреклонно настроенные участники движения не потеряли боевой дух: революционное дело в деревне следует продолжать, но по-иному. Нужно изменить формы пропаганды - она должна стать "оседлой", долговременной, а "летучая" пропаганда не дала и не могла дать сколько-нибудь серьезных результатов. "Перелетая из села в село, из одной местности в другую и выкладывая повсюду на один и тот же лад весь принесенный с собой запас революционных идей, - заявлял Аксельрод, - нельзя было ничего путного сделать, ни в интересах пропаганды, ни в интересах изучения условий жизни и взглядов крестьян разных местностей". Так же понимал проблему и Сергей Кравчинский: "Начинается новый, очень серьезный период в нашем движении. Все почувствовали, что таким путем, каким шли до сих пор, идти дальше нельзя. Необходимость приноровиться к местным условиям, прислушаться к голосу массы, войти в круг ее мировоззрения созналась всеми"⁶².

Был сделан и еще один важный вывод: необходимо объединить все радикальные силы страны в централизованное сообщество, только тогда борьба с царизмом станет эффективной и действенной, о чем говорил еще Лавров в "Исторических письмах".

В исторической перспективе. "Хождение в народ" с изначальными программой и способами пропаганды продолжалось по инерции в 1875 - 1876 годах; рецидивы имели место и в последующее время вплоть до начала 1880-х годов. А. Д. Михайлов, лидер революционного народничества последующего этапа, свидетельствовал, что "в 1876 г. уже не было заметно горячечного, всепоглощающего движения в народ", радикальная молодежь сделалась более осторожною, "но все-таки каждый ставил своей задачей познакомиться с народом и жить с ним"⁶³.

Между тем глубокие последствия движения "в народ" сказались чрезвычайно скоро, оно получило продолжение грозное и драматическое. На следующий день после окончания "Процесса 193-х" грянул выстрел Веры Засулич в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. Случайное совпадение: молодая террористка стреляла по другой причине. Хотя теперь внутренняя связь между двумя событиями очевидна. Акция Засулич весьма симптоматична, но трудно было сразу уловить, что революционное народничество с этого момента вступает в новую фазу - террористическую. 4 августа 1878 г. Кравчинский в центре Петербурга, на Михайловской площади, заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцева за то, что он отягчил, по мнению революционеров, участь подсудимых по "Процессу 193-х". Экстремистская борьба с самодержавной властью стала неотвратимой.

Прямым следствием "хождения в народ" стало осознание народниками общей причастности к русской социально-революционной партии, и эта причастность понималась не как объединение в некой организации с программой, уставом и избранным руководящим центром, а как общность единомышленников, солидарных в своих политических взглядах. Уже на "Процессе 193-х" объявляли себя членами русской социально-революционной партии Ковалик и

Войнаральский⁶⁴. Брешковская заявила: "Я имею честь принадлежать к социально-революционной партии"⁶⁵. Это была именно та общая формула, которую позднее использовали народовольцы в следственных и судебных показаниях. Существование таковой партии во всеуслышание продекларировал Мышкин в знаменитой речи на суде участников "хождения в народ"⁶⁶. И не случайно "кружок москвичей" принял громкое именование "Всероссийской социально-революционной организации".

Социально-революционной партии предстояла долгая жизнь в народническом движении, пока она не оформилась к началу XX в. в подлинную политическую партию эсеров, в которую вошли многие революционеры-народники прошедших десятилетий.

А тогда, в 1876 г., была создана мощная подпольная организация "Земля и воля", ставившая своей задачей вобрать в себя всех тех, кто готов был продолжать революционное дело в крестьянстве. У истоков землевольческого движения стояли Марк и Ольга Натансон, а также Александр Михайлов, Алексей Оболешев и др. В новообразованное сообщество вошли многие бывшие "хожденцы в народ".

В "Земле и воле" бакунинские иллюзии отнюдь не были изжиты, они лишь претерпели некие метаморфозы. Землевольческие программные тенденции стали, по сути дела, второй редакцией "хождения в народ". Во главу угла по-прежнему ставили пропаганду среди крестьян - посредством долговременных пропагандистских поселений. Теперь революционную агитацию следовало вести, упирая не столько на идеи социализма, сколько на местные интересы крестьянства. Но более чем двухлетняя агитация землевольцев в деревне не дала каких-либо ощутимых результатов.

С упованием на мужицкий революционизм было покончено только в "Народной воле". Она фактически отказалась от деревенской пропаганды в любых ее видах, продолжая народническую борьбу против российского абсолютизма во имя и ради народа, но без него.

Александр Квятковский на "Процессе 16-ти" прямо говорил, что образование "Народной воли" есть реакция на несостоятельность целей и средств "хождения в народ"⁶⁷. Передовая статья, написанная Тихомировым, в первом номере газеты "Народная воля", подвергала жесткой критике народнический поход в крестьянство, осуждала "розовые надежды пропагандистов". Народовольцы выдвинули в качестве первоочередной задачи - вопреки программным установкам "хождения в народ" - террористическую борьбу за политические свободы и конституционные формы правления, ибо, по их убеждениям, необходимо "создать такой государственный строй, при котором деятельность в народе не была бы наполнением бездонных бочек Данаид"⁶⁸.

"Хождение в народ" 1874 - 1875 гг. имело ряд характерных черт: несбыточность целей и задач, огромное воодушевление и жертвенность его участников, невиданная в России массовость движения и его неорганизованность. Поход по деревням был чисто интеллигентским, участвовавших в нем рабочих и крестьян можно пересчитать по пальцам, разумеется, исключая две тысячи обманутых мужиков-монархистов в Чигирине.

Парадокс "хождения в народ" в том, что движение оставалось вполне мирным, с использованием лишь агитационных средств, но целью его являлись грандиозные социальные катаклизмы: революционное разрушение основ существовавшего российского общества с неизбежным кровавым насилием и массовыми жертвами.

Представления народников о крестьянстве, вселенные в них идеологами, оказались от начала до конца утопичными. Они основывались на наивной вере в революционность крестьянских масс и на мифическом представлении об

общинном укладе крестьянского хозяйства как уже готовой форме национального социализма. Революционные интеллигенты воочию увидели, что народ остается совершенно глух к их бунтарским и "анархо-социалистским" призывам. Тезис о революционности "работного люда" входил в явное противоречие с монархическими традициями крестьянства. "Хождение в народ" убедительно показало, что крестьянство ожидало позитивных реформ "сверху" и было неспособно на сознательное и радикальное переустройство всего строя Российской империи.

Цели народников и народа были диаметрально противоположны. Если одни хотели утвердить в деревне обобществленное социалистическое хозяйство, то сами крестьяне стремились стать частными собственниками и мелкими хозяевами.

Ни в одной местности "пропагаторам" не удалось поднять крестьян на какое-нибудь выступление, хотя бы пассивное, не говоря уже о восстании. Ни в одной деревне им не удалось организовать какое-либо протестное крестьянское сообщество. И глобальная причина крылась не в жандармско-полицейских преследованиях, а в самом народе, не воспринявшем идеи революционного народничества. По меткому замечанию НА. Бердяева, "народ увидел барскую затею в народническом "хождении в народ""⁶⁹.

Историки советской эпохи любили, следуя за мемуаристами, говорить, что "хожденцы" не добились сколько-нибудь явных результатов, но привнесли в народ "брожение умов". Вряд ли это можно считать позитивым и реальным результатом. Зашедший деревню "пропагатор" призывом к неповиновению властям не оказывал и не мог оказать серьезного влияния на селян. "Открытый призыв к бунту, скажем, Войнаральского, разъезжавшего по деревням, конечно, не привел ни к каким последствиям, - писал Дебагорий-Мокриевич. - Крестьяне нигде не восстали и как жили раньше, так и продолжали жить, мирно заботясь лишь о насущном хлебе. Сомнительно даже, вспоминал ли кто-нибудь из них потом о Войнаральском"⁷⁰.

Слишком многие молодые люди расплатились за утопические теории тюрьмами, ссылкой, сломанной жизнью. Вместе с тем леворадикальная молодежь дала пример самоотверженного служения народу, общественному идеалу, воодушевлявший последующие поколения борцов с самодержавием.

"Хождение в народ" - уникальный феномен отечественной истории, который стимулировал идейные искания в диссидентской среде и дал сильнейший толчок освободительному движению в России. Движение предопределило дальнейшее развитие революционного народничества к партии эсеров вплоть до Февральской революции, когда царизм был свергнут не без участия крестьянства, одетого в солдатские шинели и матросские бушлаты. В этом и состояла дальняя историческая перспектива "хождения в народ".

Примечания

1. БРЕШКОВСКАЯ Е. К. Из воспоминаний (С. А. Лешерн, Н. А. Армфельд, Т. И. Лебедева, М. К. Крылова, Г. М. Гельман). - Голос минувшего, 1918, N 10 - 12, с. 176.

2. Краткая записка из дознания, произведенного в Саратове в 1874 году о распространении революционных сочинений. Цит. по: ЗОТОВ Л. Саратовская охранка. М. - Саратов. 1924, с. 82.

3. Процесс 193-х. С предисл. В. Калашша. М. 1906, с. 1.

4. Там же, с. 30 - 31.

5. ПОПОВ И. И. Сергей Филиппович Ковалик. М. 1926, с. 20.

6. РУУД Ч. А., СТЕПАНОВ С. А. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М. 1993, с. 68 - 69.

7. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. От бунтарства к терроризму. Т. 1. М. -Л. 1930, с. 216. О разгроме "Киевской коммуны" см.: АКСЕЛЬРОД П. Б. Пережитое и передуманное. Кн. 1. Берлин. 1923, с. 123 - 124.

8. Записка министра юстиции графа Палена. Успехи революционной пропаганды в России (1875 г.). - Былое, 1907, N 9, с. 273.

9. ЛАВРОВ П. Л. Народники-пропагандисты 1873 - 1878 гг. Л. 1925, с. 207.

10. Хроника социалистического движения в России. 1878 - 1887 гг. Официальный отчет. М. 1906, с. 11.

11. НОВИНСКИЙ В. Д. Из воспоминаний жандарма. Л. 1929, с. 77.

12. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 112 (ф. Особого присутствия Правительствующего сената), оп. 1, д. 204 - 396. Материалы дознания и предварительного следствия по подсудимым "Процесса 193-х".

13. ТАТИЩЕВ С. С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. Т. 2. М. 1996, с. 557.

14. ПОБЕДОНОСЦЕВ К. П. Письма к Александру III. Т. 1. М. 1925, с. 86.

15. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. Воспоминания. Изд. 3-е. СПб. Б.г, с. 182.

16. ПАНУХИНА Н. Б. "Процесс пятидесяти" как акт революционной борьбы. - История СССР, 1971, N 5; ТРОИЦКИЙ Н. А. Царские суды против революционной России. Саратов. 1976.

17. УЛЬЯНОВСКИЙ А. Женщины в процессе 50-ти. СПб. 1906.

18. ФИГНЕР В. Н. "Процесс пятидесяти". М. 1927, с. 19 - 20.

19. Там же, с. 5, 42, 117.

20. Там же, с. 25; ДЖАБАДАРИ И. С. Процесс 50-ти. - Былое, 1907, N 10, с. 195.

21. Государственные преступления в России в XIX в. Сб. из политических процессов и других материалов, относящихся к истории революционных и оппозиционных движений в России. Т. 2. 1877 год. Вып. 1. Б.м. 1906, с. 333; Революционное народничество семидесятых годов XIX века. Т. 1. М. -Л. 1965, с. 366 - 367.

22. ЛЕНИН В. И. Поли. собр. соч. Т. 4, с. 377.

23. См.: УРОЕВА А. В. Великое пророчество рабочего-революционера Петра Алексеева. М. 1977.

24. Российский государственный архив литературы и искусства, ф. 1065 (ф. М. П. Драгоманова), оп. 4, д. 70, л. 1об. Листовка с речью Петра Алексеева. Б.г.

25. Российский государственный исторический архив, ф. 1410 (ф. вещественных доказательств по делам Министерства юстиции), оп. 1, д. 194, л. 4об.

26. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. Воспоминания, с. 262.

27. ДЖАБАДАРИ И. С. Ук. соч., с. 194.

28. ГАРФ, ф. 112, оп. 1, д. 4, ч. 2, л. 489 - 490об.

29. ФИГНЕР В. Н. "Процесс пятидесяти", с. 28 - 29.

30. АНТОНОВ B.C. И. Мышкин - один из блестящей плеяды революционеров 70-х годов. М. 1959, с. 51; и др.

31. ТИХОМИРОВ Л. А. Заговорщики и полиция. М. 1930, с. 89.

32. Государственные преступления в России в XIX в. Т. 3. Процесс 193-х. Б.м. 1906, с. 9 - 10.

33. КОРОЛЕНКО В. Г. История моего современника. Кн. 2. В кн.: КОРОЛЕНКО В. Г. Собр. соч. Т. 6. М. 1954, с. 195.

34. ЧУДНОВСКИЙ С. Л. Из давних лет. М. 1934, с. 134 - 135.

35. Речь И. П. Мышкина на заседании Особого присутствия Правительствующего сената, 15.XI.1877. В кн.: Революционное народничество 70-х годов XIX в. Т. 1, с. 371 - 392.

36. Государственный исторический музей. Отдел письменных источников (ГИМ ОПИ), ф. 282 (ф. Музея революции), д. 327, л. 290. Фотокопия с рукописного оригинала. Письмо подписали: П. И. Войнаральский, Ф. В. Волховский, С. А. Жебунев, С. П. Зарубаев, Т. А. Квятковский, С. Ф. Ковалик, В. Ф. Костюрин, Ф. Н. Лермонтов, А. И. Ливанов, А. О. Лукашевич, П. М. Макаревич, М. Д. Муравский, В. А. Осташкин, Д. М. Рогачев, М. П. Сажин, С. С. Синегуб, И. О. Союзов, В. А. Стаховский, С. А. Стопани, Н. А. Чарушин, И. Н. Чернявский, С. Л. Чудновский, Л. Э. Шишко и Е. К. Брешко-Брешковская. Отсутствует подпись И. Н. Мышкина, так как он был оправлен на каторгу раньше других.

37. ЧАЙКОВСКИЙ Н. В. Ф. В. Волховский. - Голос минувшего, 1914, N 10, с. 234.

38. Открытое письмо двадцати четырех осужденных по "Процессу 193-х". В кн.: Революционное народничество 70-х годов XIX в. Т. 1, с. 400.

39. КЛЕМЕНЦ Д. А. По поводу завещания. - Община, 1878, N 8 - 9, с. 4.

40. ПОПОВ М. Р. Записки землевольца. М. 1933, с. 60.

41. ПЛЕХАНОВ Г. В. Предисловие к русскому изданию книги А. Туна "История революционного движения в России". В кн.: ПЛЕХАНОВ Г. В. Соч. Т. 24. М. -Л. 1927, с. 97.

42. ФРОЛЕНКО М. Ф. Движение 70-х годов. В кн.: ФРОЛЕНКО М. Ф. Собр. соч. Т. 1. М. 1932, с. 181.

43. Архив РАН, ф. 543 (ф. Н. А. Морозова), оп. 5, д. 200, л. 4. Фроленко М. Ф. Воспоминания из первого хождения в народ. 1874 г. Б.г. Машинопись с правкой автора.

44. КОВАЛИК С. Ф. Революционное движение семидесятых годов и процесс 193-х. М. 1928, с. 129. Дебагорий-Мокриевич называл временем съезда октябрь (ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. Воспоминания, с. 146). В следственных показаниях указывалась точная дата - 4 октября 1874 г. (Государственные преступления в России в XIX в. Т. 3, с. 112.).

45. КОВАЛИК С. Ф. Автобиография. В кн.: Деятели СССР и революционного движения в России. М. 1989, с. 100.

46. АПТЕКМАН О. В. Общество "Земля и воля" 70-х гг. Пг. 1924, с. 137.

47. Красный архив, 1926, т. 6, с. 196. С. М. Кравчинский - В. И. Засулич, 24.VII.1878.

48. Былое (Paris), 1912, N 14, с. 60. Кравчинский - П. Л. Лаврову, октябрь 1875 года.

49. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. От бунтарства к терроризму, с. 215 - 216.

50. АПТЕКМАН О. В. Ук. соч., с. 178.

51. КЛЕМЕНЦ Д. А. Из прошлого. Воспоминания. Л. 1925, с. 126.

52. Красный архив, 1926, т. 1, с. 162. Автобиографическое заявление А. А. Квятковского

53. Среди активных участников движения, отошедших впоследствии от революционной деятельности были О. Г. Алексеева, С. Л. Аронзон, С. С. Голоушев, И. В. Блавдзевич, Ю. Н. Говоруха-Отрок, А. Я. Ободовская.

54. ЧАРУШИН Н. А. О далеком прошлом. М. 1973, с. 198 - 199.

55. ШИШКО Л. Э. Сергей Михайлович Кравчинский и кружок чайковцев. В кн. ШИШКО Л. Э. Собр. соч. Т. 4. Пг. 1918, с. 161. О тяжелом душевном состоянии Кравчинского писал Н. В. Чайковскому Клеменц: "С Сергеем была такая история, что я серьезно опасался за его ум. Месяца четыре он не спал, не ел, ходил, как помешанный" (Из истории "Земли и воли" и "Народной воли", с. 200 (ранее 18 октября 1877 года).

56. ГИМ ОПИ, ф. 282, оп. 1, д. 337, л. 20. Владыкина У. И. Воспоминания о А. С. Боголюбове-Емельянове, 17.I.1931. Автограф.

57. ТИХОМИРОВ Л. А. Несколько мыслей о развитии и разветвлении революционных направлений. - Каторга и ссылка, 1926, N 3, с. 117.

58. Государственные преступления в России в XIX в. Т. 3, с. 232.

59. ПОПОВ М. Р. Ук. соч., с. 60.

60. ЧАРУШИН НА. Ук. соч., с. 202.

61. ФРОЛЕНКО М. Ф. Семидесятые годы и "Народная воля". В кн.: ФРОЛЕНКО М. Ф. Собр. соч. Т. 2. М. 1932, с. 55.

62. АКСЕЛЬРОД П. Б. Ук. соч., с. 278; СМ. Кравчинский - В. И. Засулич, 24.VII.1878 г.

63. Показания А. Д. Михайлова на следствии. В кн.: ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П., ФИГНЕР В. Н. А. Д. Михайлов. М. -Л. 1925, с. 93.

64. Государственные преступления в России в XIX в. Т. 3, с. 255.

65. Там же, с. 267 - 268.

66. Речь И. Н. Мышкина на заседании Особого присутствия Правительствующего сената. Там же, с. 371 - 372.

67. АНИЧКОВ Е. В. Вступительный очерк. В кн.: Дело 16 народовольцев - Квятковского, Ширяева, Преснякова, Тихонова, Фигнер и др. СПб. 1906, с. 87.

68. Литература партии "Народной воли". М. 1930, с. 3, 4.

69. БЕРДЯЕВ Н. А. Истоки и смысл коммунизма. М. 1990, с. 58.

70. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. Воспоминания, с. 183.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Ю. А. Пелевин:

Комментарии: