Оока С. Огни на равнине / Пр. с яп. Е. Галекиной. М.: Центрполиграф, 2007. - 285 с. 4000 экз. (п) ISBN 5 - 9524 - 2634 - 4

В каждой стране, принимавшей участие в мировой войне, нашелся тот, кто рассказал о ее совершенной непарадности и о том, что главные боевые действия происходят не на обозначенных на штабных картах полях сражения, а внутри воюющего человека. У немцев это Эрих Мария Ремарк, у французов Антуан де Сэнт-Экзюпери, а у японцев это, пожалуй, Сехей Оока.

В романе "Огни на равнине", повествующем о разгроме японских войск на Филиппинах в конце Второй мировой войны, никакой видимой Второй мировой войны почти и нет. Есть только тропический остров Лейте: в небе над ним изредка пролетают американские бомбардировщики, в полях загораются непонятно что означающие сигнальные огни филиппинских партизан, на обочинах дорог валяются трупы японских солдат, а по дорогам этим шагает куда глаза глядят рядовой Тамура, который, в общем-то, уже никакой и не рядовой. Японской армии, главной задачей которой теперь является хоть как-то добыть себе хоть какое-то пропитание, туберкулезный солдат с легочным кровотечением не нужен. Госпиталю, живущему исключительно пайками пациентов, туберкулезный солдат с легочным кровотечением и без картошки не нужен и подавно. А пускать в ход - по совету заботливого командира взвода - ручную гранату, дабы умереть, как подобает солдату императорской армии, что-то не хочется. Вот и идет Тимура неведомо куда и зачем, уже не обращая внимания на то, что его страшно лихорадит, и впервые замечая вокруг себя удивительные леса Филиппинских островов. "Пехоту вечно перебрасывают с места на место в зависимости от стратегических планов и целей. Солдат теряет связь с природой, леса, холмы и реки становятся для него чем-то лишенным истинного значения. Ощущение нелепости всего происходящего ложится в основу существования солдата, становится источником его самоотверженности и героической беспечности. Но если страх, малодушие или склонность к саморефлексии пробьют брешь в защитном панцире, то на поверхность поднимется нечто еще более бессмысленное для человека, полного жизни, - предчувствие смерти".

И если бы только дело ограничивалось одним предчувствием смерти - но вышеизложенное умозаключение посещает Тамуру в самом начале его безумного путешествия. Ему еще предстоит открыть в себе весь жуткий набор мыслей, чувств и желаний, возникающих у абсолютно свободного человека на ставшей бессмысленной войне, которого никакое "Смирно!" или "В атаку!", да и вообще никакая необходимость уже не заслонят от ужаса и абсурда происходящего вокруг, и противопоставить этому ужасу и абсурду он теперь может только свои личные принципы и нравственные ценности. А война есть война: какие-то принципы выдерживают, какие-то - нет. Оказывается, можно смеяться, глядя, как обстреливают твоих боевых товарищей. Оказывается, можно убить женщину лишь потому, что, увидев тебя, она закричала от страха. А потом оглянуться не успеешь, как твоя жизнь уже свелась к яростным попыткам не допустить себя до поедания человеческого мяса. А потом... Рядовой Тамура уверен, что его история, в конце концов, закончилась хорошо, но ни хорошо, ни плохо такие истории не заканчиваются. Они просто есть, так же, как и Вторая мировая с ее славой и позором, неотделимыми друг от друга.

Permanent link to this publication: