Каждому человеку окружающие дают разную оценку: одна - у любящего, другая - у безразличного, третья - у близкого, четвертая - у врага... Но и любовь, и ненависть, и безразличие имеют тысячи оттенков: любить можно в страхе, а ненавидеть - измучившись в любви. Из этих бесконечно перемешивающихся человеческих измерений выплавляется, нет, не средневзвешенная и, как будто, истинная оценка человека ("Что есть истина?"), а причудливо изменчивый действительный человеческий образ. Даже если оригинал давно мертв и распался, его образ живет своей жизнью. Тем более если речь идет о внешности: о лице, фигуре, о выражении глаз... Все это так изменчиво - текуче и так многозначно для каждого из нас. Но прах и тлен тоже претендуют не бессмертие, особенно если принадлежали человеку, всеми силами стремившемуся себя обессмертить, имевшему в руках мощь полумира. Попытаемся добавить еще несколько штрихов, еще несколько точек к образу героя: где на одном полюсе - внешность, болезнь и смерть, т.е. тлен, а на другом - страстное желание все это внешнее и тленное обессмертить, на худой конец увековечить. Сначала две оценки тела человека, впервые увиденного обнаженным, причем на смертном одре. Слово врачу, констатировавшему смерть Сталина: "Сталин лежал грузный, он оказался коротким и толстоватым, лицо было перекошено, правые конечности лежали как плети. Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее" 1 . А вот взгляд дочери, Светланы Аллилуевой, через несколько минут после кончины, впервые понявшей, как и всякий из нас, что значит смерть родителя, что значит быть "плоть от плоти": "Принесли носилки, положили на них тело. Впервые увидела отца нагим, - красивое тело, совсем не дряхлое, не стариковское" 2 . При его жизни большинство советских людей считали Сталина красивым. Приятным и даже очаровательным в общении признавали многие мировые государственные деятели: Черчилль, Рузвельт, де Голль; известные писатели и журналисты: Барбюс, Роллан, Фейхтвангер, Уэллс и др. Свое впечатление о перво ... Читать далее