ВОТ УЖЕ сорок дней в редакции не слышно привычного для всех голоса Владимира Житаренко - ни в телефонной трубке, ни в дальнем крыле длинного коридора, где за стеклянной дверью почти непрерывно стучала его старенькая машинка. Там, в рабочей комнате, все осталось неизменным - стол, шахматная доска: ее Михалыч называл "прибором для разрядки", сейф... Нам, видимо, придется нарушить покой комнатки. Хочется разместить в ней лучшие снимки Владимира Михайловича - он делал их не по заданию редакции, а по велению души. Наверное, именно здесь место для номеров всех московских и многих региональных газет с прощальным словом, посвященным коллеге, официальных и неофициальных телеграмм, читательских писем - в стихах и прозе. То, что о Владимире Житаренко после его трагической гибели многими сказано очень тепло и проникновенно, кажется не только данью уважения к его мужеству, порядочности, пронзительной честности пера. Любой, кто прочел хотя бы один его очерк или репортаж, совсем не обязательно из "горячей точки", не мог не заметить, не оценить: Владимир Михайлович всегда был верным принципу - в любом материале оставаться незримым, не выпячивать личной персоны, не ставить себя рядом с героями и, Боже упаси, над ними. Его личное присутствие чаще всего проявлялось в деталях: "изрезанные о камни ботинки", "видавший виды бинокль с латунными проплешинами", "журнал наблюдений из школьной тетрадки в клеточку"... Порой в большой по газетным меркам публикации встречалась одна-единственная строка, за которой отдаленно, косвенно ощущалось пережитое им лично: "За рекой ударил крупнокалиберный, трасса, казалось, ушла в небо, но тяжелые пули прошумели над головой будто стая скворцов". Те пули были не его. Своих, он знал об этом от фронтовиков, не услышишь. Иногда, подчеркнуто не занимая читателей личным, своим, Владимир, мне думалось, даже рисковал их доверием. Помню, однажды вернулся он из командировки в Кировабад, теперь это Гянжа. Там во время выброски воздушного десанта он стал свидетелем ... Читать далее