На рубеже 20 - 30-х годов в сфере экономики и общественно-политической жизни нашей страны на долгие и мучительные десятилетия воцарился тотальный дух "силовой" политики. Глубоко трагические последствия возымела эта роковая данность в сельском хозяйстве. Поставленные во главу угла политики в деревне внеэкономические императивы выхолостили ленинскую идею кооперирования крестьянства, подменив ее ориентацией на чуждые социализму методы и жесточайший командно-административный террор. "Великий перелом" начинал безжалостно разламывать сельские структуры, исподволь подготавливая грядущие проблемы общества. В этих условиях основным движителем процесса кооперирования непосредственных производителей становились не столько действительное творчество масс и осознанная "снизу" экономическая целесообразность, сколько грубая сила и санкционированное "свыше" принуждение с его системой противоправных атрибутов обеспечения. И одним из первых подтверждений тому служил факт директивного установления зональных сроков и темпов проведения коллективизации сельского хозяйства, когда вся страна, словно театр военных действий, была поделена на ударные плацдармы и районы эшелонированного продвижения кампании.

Казахстан волею сталинского руководства был отнесен к той региональной группе, где коллективизацию необходимо было в основном завершить весной 1932 г. (за исключением кочевых и полукочевых районов)¹ . Тем не менее в республиканском чиновничье-бюрократическом руководстве даже эти форсированные сроки воспринимались как некая планка, которую во что бы то ни стало нужно "перепрыгнуть". Например, в постановлениях V пленума Кзыл-Ординского окружкома ВКП(б) прямо ставилась задача полностью коллективизировать сельское хозяйство округа уже к концу 1930 - началу 1931 года² . По-видимому, иного мышления в условиях командно- административной системы попросту не могло и быть, и коллективизация воспринималась только как очередная ударная кампания, о проведении которой надо по возможности скорее рапортовать. Поэтому вся партийно-политическая работа и деловые качества местного аппарата стали оцениваться исключительно по одному критерию - проценту коллективизированных хозяйств.

АБЫЛХОЖИН Жулдузбек Бекмухамедович - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии АН КазССР; КОЗЫБАЕВ Манаш Кабашевич - член-корреспондент АН КазССР, директор Института истории, археологии и этнографии АН КазССР; ТАТИМОВ Макаш Байгалиевич - кандидат педагогических наук, старший научный сотрудник Центра по изучению национальных и межнациональных отношений АН КазССР.

¹ КНСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 8-е. Т. 4, с. 384.

² Ленинский путь. Кзыл-Орда, 7.II.1930.

стр. 53

Директивные органы как будто бы и предостерегали от чрезмерного забегания вперед, однако имевшиеся на этот счет многочисленные прецеденты в большинстве своем квалифицировались лишь как "издержки революционного рвения" или неопытность и в крайнем случае вызывали дисциплинарные взыскания, тогда как обратные тенденции расценивались как проявление "правого оппортунизма" или даже вредительство. А подобные обвинения уже в то время были чреваты самыми печальными последствиями. Районы и округа республики соревновались друг с другом в напыщенности победных реляций. Газеты не успевали давать ежедневно меняющуюся информацию с "колхозного фронта". С каждым месяцем кампания приобретала все более ненормальный характер. Если в 1928 г. в Казахстане было коллективизировано 2% всех хозяйств, то уже на 1 апреля 1930 г. - 50,4, а к октябрю 1931 г. - около 65%³ . В некоторых районах были перекрыты и эти показатели. В Уральском и Петропавловском округах на это же время в колхозах числилось свыше 70% имеющихся там хозяйств⁴ . К началу осени 1931 г. в республике насчитывалось 78 районов (из 122), где коллективизацией было охвачено от 70 до 100% дворов⁵ .

Однако если количественные характеристики вызывали на всех уровнях иерархической отчетности чувство оптимизма, то их качественная ипостась порождала сомнения. Не случайно в документах того периода все чаще повторялись эпитеты типа "бумажный", "дутый", "лжеколхоз". Даже наиболее беспрекословные и готовые на все функционеры в своих комментариях для вышестоящих инстанций были вынуждены признать, что подавляющее большинство стремительно "организовавшихся" колхозов не выдерживает сколько-нибудь серьезной критики и может считаться таковыми лишь весьма условно ⁶ . Но даже эти вынужденные признания не смущали краевое руководство, которое несмотря ни на что продолжало "накручивать" темпы кампании.

Нарушения принципа добровольности и элементарной законности с самого начала приняли повсеместный характер. Сплошь и рядом во время проведения сельских сходов вместо вопроса: "Кто хочет вступить в колхоз?", звучало: "Кто против коллективизации?". В тех случаях, когда крестьяне не проявляли "доброй воли" и не спешили избавляться от "буржуазной" частной собственности, им напоминали о существовании административных способов вовлечения в колхозы. Наиболее типичными и распространенными являлись такие приемы принуждения, как лишение избирательных прав, угрозы выселения за пределы района проживания или превентивный арест, так сказать, в "воспитательных целях"⁷ . Излюбленным средством наиболее рьяных "коллективизаторов" было огульное зачисление колебавшихся в так называемые подкулачники. Эта категория представлялась столь универсальной, что позволяла чиновным исполнителям подвести под нее кого угодно. Чрезвычайный характер кампании с особой силой проявился в проведении курса на ликвидацию кулачества и байства как класса, затронувшего не только эксплуататорские слои аула и деревни, но и большую часть зажиточных (но при этом трудовых) и середняцких хозяйств.

Своего рода предтечей обрушившихся на крестьянство репрессий стали сельскохозяйственные заготовки. Уже в ходе их произошла заметная эскалация силового нажима. О масштабах его можно судить хотя бы по тому факту, что в течение только двух хлебозаготовительных кам-

³ Жалнин Н. Очередные задачи колхозного движения в Казахстане. - Народное хозяйство Казахстана, 1931, N 8 - 9, с. 91; Центральный государственный архив (ЦГА) КазССР, ф. 247, он. 1, д. 242, л. 104.

⁴ ЦГА КазССР, ф. 5, оп. 11 д. 221, л. 133.

⁵ Жалнин Н. Ук. соч., с. 92.

⁶ Рукописный фонд Института истории, археологии и этнографии АН КазССР (далее - Рукописный фонд), N 149. с. 20.

⁷ ЦГА КазССР, ф. 247, оп. 1, д. 439, лл. 24, 27.

стр. 54

даний (1928 - 1929 г. и 1929 - 1930 г.) ж только по трем округам (Акмолинскому, Петропавловскому и Семипалатинскому) в результате применения 107-й и 61-й статей Уголовного кодекса РСФСР были осуждены 34120 человек и подвергнуты административной ответственности 22307 хозяйств. Кроме этого взыскано штрафов и изъято имущества более чем на 23 млн. рублей, конфисковано скота - 53,4 тыс. голов, хлебных запасов - 631 тыс. пудов, различных строений 258 единиц. Показательно, что даже по официальным данным в общей массе судебно и административно привлеченных кулацкие хозяйства составляли несколько больше половины⁸ .

Заготовительные акции встречали сопротивление и со стороны только что созданных колхозов. Многие руководители в то время еще не до конца осознали, что решения о форсированном расширении сельхозартельной формы производства во многом определились задачей обеспечения удобной и бесконфликтной "перекачки" прибавочного (а очень часто и необходимого) продукта деревни в фонд индустриализации. Они еще не успели свыкнуться с мыслью, что общественные закрома должны рассматриваться не как элемент расширенного воспроизводства колхозной экономики и повышения материального благосостояния членов сельхозартелей, а скорее как своеобразная транзитная база продвижения хлеба за кордон в целях получения валюты.

Поэтому в первое время находилось немало работников, наивно пытавшихся апеллировать к руководству. Бюро Мендыгаринского райкома партии долго и упорно не соглашалось с твердыми заданиями по заготовкам, спущенным из краевого комитета ВКП(б). Когда же нажим усилился, секретарь райкома с откровенным разочарованием заявил: "Ну что же, раз так, то я возьму все до квашни, разую и раздену все колхозы и они разбегутся" (и это оказалось не столь уж далеко от истины). Из Карабалыкского райкома сообщали: "Экономика района окончательно подорвана непосильными планами". Колхозники, а также бедняки и середняки не имеют перспективы своего существования. Мы оттолкнули от себя колхозников, они от нас уходят"⁹ , И подобных "демаршей капитулянтского оппортунизма", как расценивало все это тогдашнее руководство республики, было предостаточно.

Однако все эти обращения не дали результатов, и колхозники вынуждены были идти на всевозможные ухищрения, чтобы оставить себе на пропитание и семена хоть какую-то толику выращенного урожая: не выкашивали полосы хлеба у дорог, межей и арыков, оставляли на полях колосья, зерно на токах, умышленно использовали неотрегулированные молотилки, чтобы пропускать в солому зерно, и т. д.¹⁰ Вскоре, однако, эти "маленькие хитрости" стали сурово пресекаться. По закону от 7 августа 1932 г. "Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности" за подобные дела грозил расстрел, а при "смягчающих обстоятельствах" - десять лет тюрьмы с конфискацией имущества¹¹ .

Только за первый год действия этой антиконституционной нормы в Казахстане было осуждено 33345 человек, из них 7728 колхозников и 5315 трудящихся-единоличников (как сказано в отчетах). Во второй половине 1931 г., то есть еще до принятия закона, по делам, связанным с заготовками, было расстреляно 79 человек. Но даже эти вопиющие цифры меркнут на фоне террора, развернувшегося позже. В отчетном докладе Казахского отделения Верховного Суда за 1933 г. отмечается: "Уменьшение количества приговоренных к расстрелу в период с 5 мая

⁸ Весь Казахстан. Алма-Ата. 1931, с. 77.

⁹ Борьба за хлеб - борьба за социализм. - Большевик Казахстана, 1931, N 12, с. 45.

¹⁰ Там же.

¹¹ Собрание законов СССР, 1932, N 62, ст. 360.

стр. 55

по 1 августа 1933 г. на 44,5% (с 305 до 163 человек) нельзя признать нормальным". Тут же запоздало констатируется, что "на 163 осужденных к расстрелу только 18 классово- чуждых элементов" (последняя фраза ясно дает понять, что социальная принадлежность могла служить "оправданием" для лишения человека жизни).

Поводом для жестокого наказания могли стать самые мелкие провинности. Примеров тому буквально сотни. Нарсуд Курдайского района приговорил к 10 годам лишения свободы колхозника Самойленко за одноразовое использование "общественных" лошадей в поездке по личным делам; Усть-Каменогорский суд дал тот же срок (меньше не было) Колпакову за то, что его дети украли" 6 кг проса, а середняку Астафьеву - за "кражу" 17 кг зерна (по-видимому, судьи квалифицировали данное "дело" как крупное, ибо во многих случаях "народные" судьи давали срок и за несколько сот граммов); Сталинский нарсуд (совпадение глубоко символичное) отправил в лагеря колхозников Д. Воробьева и Н. Дудина: по их недосмотру на колхозную лошадь свалился стог сена и повредил ей глаз, и Б. Кочуга, ударившего лопатой строптивого верблюда¹² . Подобные определения судов являли собой горестные реалии набиравшего силу сталинизма.

Крайне тяжелыми последствиями обернулось так называемое раскулачивание. В директивах, доведенных до местных органов, указывалось, что удельный вес ликвидируемых кулацких дворов по отношению к общей массе хозяйств не должен превышать 3 - 5%. Во многих районах такого числа кулаков не набиралось. Однако для командно-административной системы всякая спущенная сверху установка без какого бы то ни было осмысления ударно претворялась в жизнь. Поэтому численность раскулаченных почти всегда и везде "подтягивалась" до самого верхнего предела. А нередко план "по валу" выполнялся настолько усердно, что фактически превышал в два, а то и в три раза субъективно установленный контингент. Так было в Красноармейском районе Петропавловского округа, где экспроприации подверглись 7% всех хозяйств (496 дворов), т. е. втрое больше, чем насчитывалось индивидуальных налогоплательщиков. А в одном из сел Боровского района Кустанайского округа было определено к выселению сразу 37 хозяйств¹³ , хотя трудно поверить, что там имелось такое количество дворов кулацкого типа.

Подобные "достижения" имели очень простое объяснение: наряду с эксплуататорскими элементами раскулачивались (а точнее, "раскрестьянивались") и более или менее зажиточные и середняцкие хозяйства. Достаточно было иметь, скажем, дом под железной крышей или две лошади, чтобы попасть в разряд кулаков¹⁴ . Следует также учитывать, что конкретные решения об экспроприации или выселении кулаков принимались на общих сходах колхозников, бедняков и батраков. А поскольку конфискованное имущество передавалось в качестве вступительных взносов бедняков и батраков в неделимые фонды колхозов (к лету 1930 г. доля стоимости имущества раскулаченных в неделимых фондах колхозов Казахстана составила 25,2%)¹⁵ , а частью раздавалось бедноте, то подчас "классово строгие" резолюции объяснялись просто корыстными и личными интересами.

Нередко середняки и зажиточные попадали в "кулацкие списки" в силу действия субъективно-эмоционального настроя массы, подхлестывае-

¹² Приведенные здесь данные о репрессивных мерах, применявшихся в соответствии с законом от 7 августа 1932 г., взяты нами из выкладок М. Ж. Хасанаева, сообщенных им на региональной дискуссии по проблемам истории коллективизации в республиках Средней Азии и Казахстана (Алма-Ата, ноябрь 1988 г.).

¹³ Коллективизация сельского хозяйства Казахстана. Док. и м-лы. Ч. I Алма-Ата. 1967, с 287.

¹⁴ Степной крестьянин, Кустанай, 17.ІІ.1930.

¹⁵ Ивницкий Н. А. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса. М. 1972, с. 141.

стр. 56

мого всеобщим ажиотажем "нарастающей классовой борьбы" и чувством причастности к разоблачению "затаившихся врагов", тем более что за огульные обвинения не наказывали и даже поощряли занесением в число "активистов" (на мутной волне администрирования появились сотни и сотни таких беспринципных и корыстолюбивых лжеактивистов).

К сожалению, масштабы раскулачивания в Казахстане пока не поддаются точной оценке, так как историки располагают фрагментарными сведениями на этот счет. Тем не менее даже имеющиеся отрывочные данные позволяют констатировать беспрецедентную массовость этого печального явления. В самом деле, можно ли по другому интерпретировать тот факт, что уже на 15 марта 1930 г., то есть всего через месяц после принятия постановления ЦИК и СНК КазАССР "О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством и байством"¹⁶ , в республике было арестовано и предано суду 3113 человек, а 2450 семей подлежало выселению за пределы округа проживания¹⁷ .

Можно предположить, что в последующие месяцы репрессивные акции охватили еще более широкий круг хозяйств. Косвенным образом на это указывают и некоторые официальные источники того времени. Согласно одному из них, на середину 1930 г. вследствие разбирательств различных комиссий было освобождено из заключения 4073 "раскулаченных", возвращено из ссылки 1160 семей, прекращены судебные дела на 2664 человека, восстановлены в избирательных правах 1618 "пораженцев", отменены штрафы с 1266 хозяйств, возвращено конфискованное имущество 9533 хозяйствам¹⁸ . Приведенный выше перечень включает лишь тех, у кого хватило сил достучаться в вышестоящие инстанции. А сколько так и не смогли пробиться сквозь стену чиновничьего равнодушия? Наконец, сколько тысяч были признаны "справедливо" осужденными и правомерность экспроприации хозяйств которых властями не ставилась под сомнение? Кроме того, раскулачивание не закончилось в 1930 году. По имеющимся данным (опять- таки далеко не полным), аресту и выселению было подвергнуто 5500 семей в 1931 году¹⁹ . Немало хозяйств было ликвидировано и в 1932 г., и в первой половине 1933 года. Рецидивы раскулачивания продолжались и позже.

Таким образом, казахстанская деревня испытала сильнейший административный нажим. Не случайно источники фиксируют на тот период многочисленные факты не только самораскулачивания, но и рассереднячивания. Суть последнего явления сводилась к тому, что часть середняков и зажиточных крестьян, будучи не уверенными в своей дальнейшей судьбе, предпочитали свертывать свои хозяйства или вообще порывали с аграрной сферой деятельности. Все это еще более ускоряло процесс раскрестьянивания, в ходе которого сельское хозяйство края лишалось наиболее предприимчивых, опытных и квалифицированных работников. Гримасой этого процесса было то, что люди, построившие свое хозяйство изнурительным, продолжавшимся из года в год трудом, отождествлявшие собой что называется "крестьянскую косточку", выдворялись в спецпоселения для "трудового перевоспитания". Поистине лицемерие командно- административного режима не ведало границ.

Глубоко антигуманная идеология сталинизма многое объясняет и в той страшной трагедии, которая выпала на долю казахского аула. По своим масштабам она затмила все сколько-нибудь известные прецеденты из исторического прошлого народа. Событийная канва горестного мартиролога складывалась здесь на все той же пагубной идее сверхфорсирован-

¹⁶ Коллективизация сельского хозяйства Казахстана. Ч. I, с. 273 - 280.

¹⁷ Жумабеков Ж. Ленинской дорогой. Алма-Ата. 1973, с. 155.

¹⁸ 7-я Всеказахская конференция ВКП(б). Стеногр. отч. Алма-Ата. 1930, с. 109.

¹⁹ Ленинский кооперативный план и борьба партии за его осуществление М. 1969, с. 148.

стр. 57

щой коллективизации. Ее катастрофические последствия многократно усугублялись извращениями по линии сельхоззаготовок и так называемого планового оседания кочевых и полукочевых хозяйств.

Кампания по заготовкам скота с самого начала приняла в ауле характер чрезвычайной акции времен "военного коммунизма" (хотя даже в тот трудный период казахское хозяйство не знало ничего подобного). Размеры заготовок определялись плановыми заданиями, но те, как оказалось, имели своей расчетной основой фальсифицированные данные о количестве у населения скота. Случилось это в том числе и потому, что более или менее достоверные первоначальные сведения (налоговый учет Наркомфина) в ходе своего продвижения от одной бюрократической инстанции к другой претерпели существенные поправки в сторону увеличения (при этом говорилось, что финансовые органы, дескать, не учли огромное количество сокрытого от налогообложения скота).

В результате приписок и грубого волюнтаристского планирования в районы спускались задания, намного превышающие реальную численность имеющегося в наличии скота. Характерен пример Балхашского района, располагавшего стадом в 173 тыс. голов скота, но получившего разверстку почти на 300 тысяч²⁰ . Уже отсюда видно, что при заготовках востребовался даже тот скот, стада которого существовали лишь в представлении заинтересованных организаций.

Естественно, что очень скоро в краевые органы пошел поток жалоб. Но на них мало кто реагировал. Да и сама реакция была вполне в духе времени. Когда З. С. Торегожин (в начале 1931 г. - зам. наркома снабжения Казахской АССР) озабоченно сообщил, что согласно рассчитанному им балансу при существующих объемах заготовок животноводство в республике вряд ли выстоит, незамедлительно последовала статья в журнале, в которой давалась такая отповедь: "В балансе... ярко проявилась вся суть правооппортунистической, механистической методологии, теоретическая беспомощность, полное непонимание марксистско-ленинской диалектики... Автор ухватился за количественное снижение поголовья. Последнее - факт. Но ползучий уклонист за этим фактом не видит более существенных экономических и политических изменений... За внешней, поверхностной стороной событий близорукий эмпирик не видит действительного роста социализма²¹ .

Не менее ярким "обличительным пафосом" отличались вердикты, сформулированные в более высоких сферах. Например, Бюро Казкрайкома ВКП(б), раздраженное исходящей от некоторых районных руководителей критикой, вынесло специальное постановление: "Крайком решительно осуждает тенденции отдельных районов и работников - не выполнить планы и ослабить темпы мясозаготовок... под прикрытием разговоров о сокращении стада, о необходимости сохранения производственного скота.., как тенденции, вытекающие из правоопнортунистического непонимания скотозаготовок как органической части социалистической реконструкции животноводства, как важнейшего рычага обеспечения индустриализации страны"²² .

Вскоре лозунг "Перегибов не допускать - парнокопытных не оставлять!", рожденный зловещей иронией бездушных исполнителей, стал определяющим в кампании. Как отмечал один из ее ретивых проводников, "миндальничать не приходилось"²³ . Тем более что по меркам заез-

²⁰ VI пленуй Казахского краевого комитета ВКП(б). 10 - 16 июля 1933 года. Стеногр. отч. Алма-Ата. 1936, с. 232.

²¹ Искаков П. Методологические основы "торегожинщины". - Большевик Казахстана, 1931, N 11, с. 40.

²² Постановление бюро краевого комитета ВКП(б) о мероприятиях по выполнению решения декабрьского Пленума ЦК и ЦКК о скотозагатовках, - Большевик Казахстана, 1931, N 1, с. 9.

²³ Рукописный фонд, N 149, л. 30.

стр. 58

жих заготовителей 25 - 30 баранов в хозяйстве выглядели чуть ли не как "сверхбогатство", от которого не убудет. Однако специфика кочевого способа производства допускала подобное количество скота лишь как жизнеобеспечивающий минимум. Для воспроизводства же и нормального функционирования хозяйственной ячейки требовалось гораздо больше (раза в четыре), но эта объективная предпосылка не принималась во внимание, и хозяйству в лучшем случае оставляли 2 - 3 барана, что ставило его на грань исчезновения (опасаясь, что заберут и оставшихся, скотоводы их тут же забивали).

Под прикрытием государственных интересов творились беззакония и при заготовках в ауле других видов сельскохозяйственной продукции. В целях "ударного" проведения заготовки шерсти в ряде мест заставляли стричь овец в стужу, посреди суровой зимы, что приводило к массовому падежу скота. Многократны были случаи, когда в поисках хлеба заготовители наезжали в скотоводческо-земледельческие аулы и выколачивали (другого слова не подберешь) его у хозяйств, имевших крошечные посевы. У них подчистую забирали даже то ничтожное количество зерна, с которым связывалась единственная надежда на выживание. Обязательные хлебозаготовки вопреки всякой логике распространялись и на несеющие хозяйства сугубо животноводческих районов. Страшась быть обвиненными в саботаже, их население было вынуждено обменивать свой скот на хлеб и сдавать его в счет заготовок²⁴ . Это неминуемо предвещало близкий голод.

Одной из переломных вех в истории Советского Казахстана явилось оседание кочевых и полукочевых хозяйств. Процесс этот, вне всякого сомнения, ознаменовал поистине революционный поворот в судьбе казахского народа. Но и это большое дело дискредитировалось безответственными актами волюнтаризма, необузданным стремлением урвать любой ценой сомнительные сиюминутные дивиденды. Подготовительные мероприятия не обеспечивали запланированный, темп кампании. Так называемая плановость выражалась по большей части в определении контингента оседающих хозяйств. Другие же организационные аспекты (хозяйственная база, землеустройство, снабжение семенами и сельхозинвентарем, предоставление кредита для закупок рабочего скота, организация МТС и мн. др.) решались (если вообще решались) наскоком и, как правило, неэффективно²⁵ .

Приступая к столь серьезной акции, важно было все время помнить, что кочевничество отнюдь не примитивный, но чрезвычайно сложный (по-своему, конечно) тип хозяйственно-культурной деятельности, с непростой социальной организацией и многоуровневым комплексом институциональных связей. Уже благодаря одним только отношениям, собственности (их специфика до сих пор проблема проблем в исторической науке), эта общественно-экономическая система была способна демонстрировать сильнейший "иммунитет" к любым стандартно запланированным социальным проектам. Спецификой было и то, что преобладавшие здесь общинные структуры в течение веков формировали уникальную корпоративную психологию и традиционные идеологические установки с их смещенными в реальности стереотипами. В их данности "вязли" многие благие начинания, не слишком продуманные в контексте конкретно-исторических реалий.

Одним словом, необходим был всесторонний учет множества особенных факторов. Как раз такому подходу в решении задач социалистического строительства на местах и учил В. И. Ленин. В частности, обращаясь к коммунистам национальных районов, он предостерегал их от слепого копирования тактики, применяемой в условиях более разви-

²⁴ 7-я Всеказахская партконференция ВКП(б), с. 101.

²⁵ Казахстан к IX съезду Советов, Алма-Ата. 1935, с 97.

стр. 59

тых регионов, говорил о необходимости "обдуманно видоизменять ее применительно к различию конкретных условий"²⁶ , советовал проводить в жизнь "общекоммунистическую теорию и практику,.. применяясь к своеобразным условиям,., когда главной массой является крестьянство, когда нужно решать задачу борьбы не против капитала, а против средневековых остатков"²⁷ .

Однако в то время ленинские мысли, противоречащие амбициям аппарата, выносились за скобки "теории социализма". В свете этого неудивительно, что глубоко специфические моменты в одних случаях воспринимались не более как досадные мелочи, которые можно попросту не замечать, а в других - как злобный имидж, выдуманный некоей националистической оппозицией. И в этом деле многие преуспели, о чем свидетельствовали вопиющие перегибы. Более всего они определялись игнорированием принципа добровольности: для работников он оказался простым звуком. Главное, верили они, форсированные темпы. И вот целые районы в административном порядке и в крайне сжатые сроки переводятся на оседлость.

Характерно, что сам смысл этого явления понимался подчас весьма вульгарно. Для одних администраторов это означало стягивание с огромного радиуса сотен и сотен хозяйств в одно место. Для других идея виделась в организации буквальных аналогов переселенческих деревень, для чего многочисленные юрты выстраивались прямо на снегу в идеально правильные кварталы²⁸ . Неважно, что вследствие подобного скопления Скотоводы лишались хозяйственного простора и возможности маневрировать стадами в поисках воды и корма. Главное усматривалось не в этой "прозе" жизни, а в той, еще одной "галочке", ради которой больше всего и старались подвизавшиеся на столь благородной ниве различные инспекторы, инструкторы и прочие уполномоченные.

Не успев выйти из тяжелого состояния, вызванного административно-форсированными методами кампании по оседанию, население аула было тут же втянуто в еще более стремительную и нажимную коллективизацию. Собственно говоря, массовое оседание кочевых и полукочевых хозяйств и было задумано в тесной увязке с коллективизацией. Об этом прямо говорилось в постановлении Пленума Казкрайкома ВКП(б) в декабре 1929 г.: "Поставить весь план практических работ в области форсирования оседания и хозяйственного укрепления оседающего населения с таким расчетом, чтобы оседание производилось на основе стопроцентной коллективизации всех оседающих бедняцко- середняцких хозяйств". Директивные органы потребовали "стимулировать коллективизацию животноводческих хозяйств в таких же темпах, как по зерновому хозяйству²⁹ .

Вольно или невольно эта глубоко ошибочная установка давала "зеленый свет" новым перегибам, тем более что под так называемым стимулированием понималась все та же политика жесткого нажима. И в значительной степени благодаря именно последней колхозное строительство стало стремительно разрастаться "вширь". Скотоводческие хозяйства в экстренном порядке и сплошными массивами зачислялись в до того неведомые им сельскохозяйственные артели. Например, в Абралинском районе было сразу же коллективизировано 70% всех хозяйств, в Джамбейтинском - 80, в Беркалинском - 84, в Джаныбекском - 95% и т. д.³⁰

В марте - апреле 1930 г. были опубликованы сталинские статьи "Головокружение от успехов" и "Ответ товарищам колхозникам". Оба документа долгое время рассматривались в историографии как этап-

²⁶ Левин В. И. Поли. собр. соч. Т. 43, с. 198.

²⁷ Там же. Т. 39, с. 329.

²⁸ Рукописный фонд, N 1041, л. 48.

²⁹ Бюллетень Казахского краевого комитета ВКП(б), 1929, "N" 14, с. 14.

³⁰ 7-я Всеказахская конференция ВКП(б), с. 103.

стр. 60

ные в нормализации колхозного движения. Между тем источники свидетельствуют, что в Казахстане (да и по стране в целом) и после этого все оставалось по-прежнему. Перегибы, а точнее сказать, административно-бюрократический террор, продолжались. Причем как и раньше они санкционировались самыми высокими инстанциями республики и, следовательно, не могут объясняться (как это имело место во многих работах) ссылками на непонимание или игнорирование партийной линии на местах.

В постановлениях Казкрайкома, принятых в течение мая - августа 1931 г., перед животноводческими районами прямо ставилась задача "выйти на линию более высоких темпов коллективизации". При этом строго вменялось считать "основной формой колхозного движения в ауле... животноводческую сельскохозяйственную артель"³¹ . И это требование на местах было выполнено более чем оперативно: к августу 1931 г. в 60 кочевых и полукочевых районах республики из 2771 товарищества по обработке земли (ТОЗ) осталось всего 312, остальные были переведены на устав сельхозартели³² . Эти действия нанесли тяжелейший удар по скотоводческой отрасли. Перепрыгивание через ТОЗы, являвшиеся в стадиальном и сущностном отношении переходной формой кооперации, означало забегание вперед не на два и не на три года. Преждевременность односторонней ориентации на колхозы определялась и тем обстоятельством, что ТОЗы не всегда и не везде встречали понимание.

Понадобилась большая пропагандистская работа, чтобы переломить сложившееся настроение. Население казахского аула, будучи в массе своей малограмотным и к тому же задавленным всевозможными актами чиновничьего произвола, весьма туманно представляло разницу между ТОЗом и колхозом. Не случайно аббревиатура "ТОЗ", созвучная казахскому слову "тоз" ("разоряйся"), нередко так и воспринималась в среде степняков, как, впрочем, и "коллективизация" чаще ассоциировалась с более знакомой "конфискацией". Кстати, байство умело использовало подобные "семантические версии" в своей антисоветской борьбе.

Как известно, колхоз предполагал более высокую степень обобществления. Если в ТОЗах основные средства производства (в частности, скот) оставались в индивидуальном пользовании, то в сельхозартелях они обобществлялись. Но в животноводческих колхозах мера обобществления перешагнула всякие допустимые пределы. Источником гипертрофированно расширительного толкования процессов социализации служили категоричные команды вышестоящих организаций, в том числе того же Казкрайкома. В решениях одного из его пленумов записано: "В животноводческих и животноводческо- земледельческих районах основное внимание должно быть направлено на полное обобществление в сельскохозяйственных артелях всего товарно-продуктивного стада"³³ .

И в этом случае периферийный аппарат в своем рвении пошел еще дальше. Тургайские работники поставили задачу "весь скот обобществить, не оставляя ни одного козленка в индивидуальном пользовании". Другим показалось этого недостаточно, и они решили "в целях изжития мелкособственнической психологии колхозника передать скот одного колхоза другим колхозам" (из районных директив)³⁴ .

"Творческая инициатива" борцов с частной собственностью очень скоро дала свои результаты. К февралю 1932 г. в Казахстане 87% хозяйств колхозников и 51,8% единоличников полностью лишились своего скота³⁵ . И это в традиционно животноводческой республике!

³¹ VI Пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 155.

³² Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках. М. 1967, с. 291.

³³ VI пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 146.

³⁴ Там же, с. 147.

³⁵ Рукописный фонд, N 1041, л. 15.

стр. 61

Весь "обобществленный" скот собирался на колхозно-товарных фермах (в абсолютном большинстве случаев за громким названием ничего не стояло). Казрайком рекомендовал при проведении коллективизации предпочтение отдавать созданию "крупных животноводческих колхозов"³⁶ . А это понималось как механическое объединение нескольких сотен хозяйств в радиусе до 200 и более километров в единый колхоз-гигант. В Курдайскрм районе существовало немало сельхозартелей, объединявших 600 - 800 хозяйств, в Келесском районе первоначальные 112 колхозов были объединены в 35, в Арысском - из 138 было создано 67 сельхозартелей, в Таласском районе в так называемые городки сгонялось до 300 - 400 хозяйств³⁷ . Скот в таких уродливых образованиях (где, естественно, не могло быть и речи о какой-то организации производства, учете труда и пр.) скапливался на колхозно-товарных фермах. Таким образом игнорировался основной экосистемный принцип номадного способа производства - точная соотнесенность численности скота и природного кормового потенциала.

Во все времена кочевая община допускала концентрацию скота лишь до определенного оптимума (определявшегося кормовыми и водными ресурсами). Когда достигалась, критическая масса стада, происходила спонтанная сегментация община, что, собственно, и обеспечивало непрерывность воспроизводства системы. Кроме того, в условиях аридной среды постоянно "работал" такой механизм выживания, который во многом опосредовался через устоявшиеся ритмо-режимные характеристики организации процесса производства (посезонный цикл утилизации природных ландшафтов)³⁸ . Но хозяйственников "новой функции" все это мало волновало. Вопреки народному опыту они всемерно поощряли любую концентрацию, ибо уже тогда гигантомания становилась одной из самых распространенных болезней командно-административной системы. Вместе с тем разрушение сложившейся организации производства с ее принципами концентрации (естественно, разумной) и дисперсности (пространственного рассеивания хозяйства с целью рационального использования среды обитания) не сопровождалось созданием другой, технологически приемлемой.

Расплата за абсурдные, невежественные решения не заставила себя долго ждать. Собранный в огромнейших концентрациях на колхозно-товарных фермах и не имея возможности прокормиться скот попросту погибал. И до этого мало кому было дела, так как вступал в силу принцип "вер вокруг колхозное - все вокруг мое". Надо добавить, что и тот скот, который был собран по линии заготовок, в результате бескормицы и вызванных скученностью эпизоотий во многих случаях не доходил до потребителя, образуя на скотопрогонных путях гигантские "овечьи" кладбища.

Самым чувствительным барометром неблагополучия в сфере принятие политических решении всегда и везде служит экономика. Так было и в Казахстане. Аул и деревня реагировала на перегибы и извращения повсеместным упадком сельскохозяйственного производства. В течение первой пятилетки (1928 - 1932 гг.) удельный вес Казахстана в общесоюзном производстве товарного зерна уменьшился примерно с 9 др 3%³⁹ . Хотя посевные площади под зерновыми культурами возросли с 1928-го по 1940 г. почти в. 1,5 раза, валовый сбор зерна не только не увеличился, но, наоборот, сократился и тоже примерно в 1,5 раза. И это неудивительно, так как урожайность за те же годы упала с 9,2 ц с гектара

³⁶ VI пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 143.

³⁷ Большевик Казахстана, 1931, N 5; Рукописный фонд, N 1041, л. 50.

³⁸ Масанов Н. Э. Проблемы социально-экономической истории Казахстана на рубеже XVIII-XIX вв. Алма-Ата. 1984, с. 25 - 95.

³⁹ VI пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 184.

стр. 62

до 4,3⁴⁰ (по-видимому, начинали сказываться отчуждение крестьянина от земли и превращение его в наемного исполнителя воли начальства.

Беспрецедентный урон понесло животноводство. В 1928 г. в республике насчитывалось 6509 тыс. голов крупного рогатого скота, а в 1932 г. - всего 965 тыс. Даже накануне войны, в 1941 г., доколхозный уровень не был восстановлен (3335 тыс. голов). Еще больше поражают цифры по мелкому скоту: из 18563 тыс. овец в 1932 г. осталось только 1386 тис. (перед самой войной численность стада едва приблизилась к 8 млн. голов). Из конского поголовья, составлявшего в 1928 г. 3516 тыс, в 1941 г. осталось 885 тыс. голов. Практически перестала существовать такая традиционная для края отрасль, как верблюдоводство: к 1935 г. осталось всего 63 тыс. верблюдов, тогда как в 1928 г. их насчитывалось 1042 тыс. голов⁴¹ .

Столь внушительные провалы вызывали некоторое замешательство в сталинском руководстве. И вот 17 сентября 1932 г. выходит постановление "О сельском хозяйстве, и в частности животноводсте Казахстана"⁴² , где давалась установка на "выпрямление" перегибов. В научной литературе оно характеризовалось как "историческое", давшее "четкую программу действий".

Однако к этому времени разрушительные процессы зашли слишком далеко и приняли необратимый характер. В постановлении выражается некая озабоченность по поводу сокращения численности скота, но нет и намека на разразившийся голод и его многочисленные жертвы. Следует также обратить внимание на. то, что в постановлении не прозвучала принципиальная оценка деятельности республиканских органов. В этом отношении выводы были более чем сдержанны, что и позволило истолковать документ как признание правильности линии Казкрайкома. Не случайно его секретарь И. Курамысов прямо заявил: "Последнее постановление ЦК от 17 сентября одобряет линию Краевого Комитета партии, а вы знаете, что ЦК очень скуп на похвалы"⁴³ .

Тогдашнее руководство края в тот сложный период показало удивительную неспособность к критическому самоанализу и реалистической оценке событий. Беспредельная вера в субъективный фактор и всесилие аппарата, односторонняя ориентация на политико-идеологические регуляторы и нажимные методы управления, наконец, явно выраженная левацкая торопливость нейтрализовали даже слабые попытки в этом направлении. Жесткое администрирование стало нормой.

И тон здесь задавал секретарь Казкрайкома ВКП(б) Ф. И. Голащекин⁴⁴ (хотя вину с ним, безусловно, разделяют и другие руководители республики). Как лидер он являл собой яркий тип работника, выпестованного авторитарной системой. А потому вождистские тенденции скрытно присутствовали в его политической деятельности. В гипертрофированных формах они не проявлялись, но когда Голощекина стали называть "вождем трудящихся отсталого Казахстана", то протесты его были больше деланными и не отличались принципиальностью.

⁴⁰ Казахстан за 50 лет. Стат. сборник. Алма-Ата. 1971, с. 74; Народное хозяйство Казахской ССР. Юбилейный стат. ежегодник. Алма-Ата. 1987, с. 68.

⁴¹ Казахстан за 50 лет, с. 82 - 83.

⁴² Казахстанская правда, 24.ІХ.1932.

⁴³ VI пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 216.

⁴⁴ Голощекин Филипп Исаевич (1876 - 1941 гг.) - член партии с 1903 года. Вел партийную работу в дореволюционные годы. Избирался членом Петербургского (1906 г.) и Московского (1909 г.) комитетов РСДРП. На VI (Пражской) партийной конференции был выбран членом большевистского ЦК. Участвовал в работе VI съезда партии. В дни Октябрьской революции - член Военно-революционного комитета в Петрограде. С декабря 1925-го до начала 1933 г. - секретарь Казахского краевого комитета ВКП(б). Последние годы жизни - Главный государственный арбитр при СНК СССР. В начале войны Голощекин был незаконно репрессирован. 28 октября 1941 г. расстрелян.

стр. 63

Голощекин свято верил в собственную непогрешимость и был нетерпим к чужому мнению. Отрицательные качества эти особенно укрепились после того, как Сталин в ответ на полученную как-то от него записку (где, между прочим, были высказаны и ошибочные положения) выдал своеобразный мандат доверия: "Тов Голощекин! Я думаю, что политика, намеченная в настоящей записке, является в основном единственно правильной политикой"⁴⁵ . Заручившись такой "высочайшей грамотой", трудно было не впасть в эйфорию бесконтрольного администрирования. Ораторские навыки и задатки опытного полемиста позволяли Голощекину достаточно эффективно манипулировать идеологическим инструментарием в целях подавления критики. В своих многочисленных выступлениях и публикациях он умудрялся даже самые прозаические вопросы хозяйственной жизни поднимать до уровня глобальных проблем классовой борьбы и мировой революции. И тогда в ход обильно пускались обвинения в "правом" и "левом" оппортунизме, буржуазном национализме и великодержавном шовинизме, непонимании текущего момента и линии партии.

Примечательно, что под свои аргументы Голощекин стремился подвести некую теоретическую базу. Например, на одном из совещаний он поучал: "Мы - власть, у колхозников еще живут собственнические инстинкты, нужно уметь администрировать!"⁴⁶ . По поводу сокращения поголовья скота руководитель партийной организации края высказался так: "Животноводство проявляет неустойчивость при переходе от натурального хозяйства к социалистическому"⁴⁷ . Казалось бы, абсурд, но вездесущие конъюнктурщики, нимало не смущаясь, подают эту "мысль" как блестящий образец диалектического подхода к животноводству⁴⁸ .

Реакция на силовые решения и грубый произвол выразилась не только в резком упадке сельскохозяйственного производства. В Казахстане имело место и проявление открытого недовольства, которое в ряде случаев выливалось в вооруженные выступления крестьянства. Наиболее крупные инциденты произошли в Семипалатинском округе. Здесь с февраля по май 1930 г. волнениями были охвачены Зыряновский, Усть-Каменогорский, Самарский, Шемонаихинский, Катон-Карагайский районы⁴⁹ . Осенью 1929 г. тревожные вести не переставали поступать из Бостандыкского района Сырдарьинского округа, Батбакаринского и Наурузумского районов Кустанайского округа⁵⁰ . Острые конфликты возникали в Балхашском районе Алма-Атинского и Иргизском районе Актюбинского округов⁵¹ . В феврале - марте 1930 г. вспыхнули мятежи в Сарысуйском и Сузакском районах Сырдарьинского округа⁵² . Крестьянские волнения отмечались и в других районах края.

Кулацко-байские элементы, воспользовавшись ситуацией, стремились придать крестьянским протестам антисоветскую направленность. И надо признать, что подчас это им удавалось. Так было в случае со скотоводами, откочевавшими из Западного Казахстана⁵³ . Часть их, покинув территорию республики, под влиянием байской агитации влилась в басмаческую, так называемую иомудо-казахскую группировку, терроризировавшую население Красноводского и Казанджикского районов Туркме-

⁴⁵ 6-я Всеказахская конференция ВКП(б). Стеногр. отч. Кзыл-Орда. 1927, с. 90- 95; Советская степь, Алма-Ата, 20.XI.1927.

⁴⁶ VI пленум Казахского краевого комитета ВКП(б), с. 255.

⁴⁷ Там же, с. 150.

⁴⁸ Искаков П. Ук. соч., с. 44.

⁴⁹ ЦГА КазССР, ф. 74, оп. 4, д. 1444, л. 60.

⁵⁰ Там же, ф. 229, оп. 3, д. 159, л. 32.

⁵¹ Партийный архив Казахского филиала ИМЛ при ЦК КПСС, ф. 141, оп 1 д. 3297, лл. 112 - 118.

⁵² Абдуразаков А. Операция "Кокандские эмиссары". В кн.: Мы из ЧК. Алма-Ата. 1974, с. 122 - 149.

⁵³ Рукописный фонд, N 139, л. 43.

стр. 64

ний⁵⁴ . Вина кулачества и байства в этих событиях несомненна, что и отмечают партийные документы тех лет. Однако объясняют они эти события исключительно проявлениями классовой борьбы и происками внутренних и внешних врагов. Между тем огромное провоцирующее воздействие на ход событий оказали именно перегибы и извращения. Не будь их, социальная база движений оказалась бы куда уже да и сами они вряд ли вылились бы в столь острые конфликты, если вообще имели бы место. Подтверждением тому служит опыт нэпа, с переходом к которому волна крестьянских протестов мгновенно пошла на убыль, несмотря на все усилия контрреволюционного лагеря.

Ставка на чуждые социализму методы имела самым страшным своим итогом огромные человеческие жертвы, вызванные голодом, эпидемиями и другими лишениями. Долгие годы эта тема была запретной⁵⁵ . И сегодня, когда гласность становится неотъемлемой частью образа жизни советских людей, необходимо как можно скорее устранить образовавшиеся лакуны. Но "скорее" не означает, что замалчивавшиеся десятилетиями проблемы надо вскрывать без серьезного изучения. К сожалению, в последнее время получили распространение и такие попытки. Между тем здесь недопустимы облегченные подходы, непрофессиональные, эмоционально насыщенные оценки, как, впрочем, и скрытые установки на некую сенсационность, которые вообще не вписываются ни в какие нравственные рамки. Настала пора интенсифицировать исследовательский поиск в этой области. И здесь огромную роль должна сыграть историческая демография с ее эффективным познавательным инструментарием и универсальными методиками исследования.

На сегодняшний день единственным документальным источником для анализа проблемы служат данные первой (17 декабря 1926 г.) и второй (15 января 1939 г.) Всесоюзных переписей населения⁵⁶ . Интервал между ними составляет 12 лет и один месяц. Именно в этот межпереписной период произошла убыль населения. Если учесть, что пик демографической депопуляции падает на середину зимы 1932/33 гг., то, следовательно, катастрофа произошла в середине интервала между двумя переписями, что существенно облегчает расчеты.

Но для корректности анализа необходимо точное соотнесение не только временных структур, но и пространственных, то есть производимые расчеты принципиально важно проецировать на сопоставимые административно-территориальные границы Казахской АССР (с 1936 г. - союзная республика).

Согласно результатам переписи 1926 г., на территории Казахской АССР (без Каракалпакской автономной области) проживало 3628 тыс. человек коренного населения⁵⁷ . Через 12 лет, по переписи

⁵⁴ 3евелев А. И., Поляков Ю. А., Чугунов А. И. Басмачество: возникновение, сущность, крах. М. 1981, с. 176.

⁵⁵ В годы застоя история коллективизации сельского хозяйства подавалась исключительно в восторженно-оптимистических интонациях и стилевых оборотах из "Краткого курса" истории ВКП(б). Откровения, прозвучавшие после XX съезда партии, очень скоро стали восприниматься в идеологических инстанциях как покушение на революционное прошлое. Даже простая констатация ошибок и перегибов вызывала негативную реакцию. В этом смысле характерна речь Л. И. Брежнева на III Всесоюзном съезде колхозников (ноябрь 1969 г.), где он говорил: "В процессе колхозного строительства мы не избежали известных ошибок. Но это были ошибки поиска, ошибки из-за отсутствия опыта... К сожалению, еще и по сей день находятся любители преувеличивать издержки в большом революционном деле" (Брежнев Л. И. Об основных вопросах экономической политики на современном этапе. Речи и доклады. Т. I. М. 1975, с. 397).

⁵⁶ В 1937 г. была проведена очередная союзная перепись населения, однако ее результаты были признаны ошибочными. При этом ссылались на "дефекты" методологического и организационного характера. Действительные причины уничтожения материалов переписи сегодня известны. Хотелось бы надеяться, что данные ее рано или поздно будут обнаружены и обнародованы.

⁵⁷ Всесоюзная перепись населения 1926 г. Т. VIII, отд. I. М. 1928.

стр. 65

1939 г., фиксируется убыль в 1321 тыс. человек, то есть происходит уменьшение совокупности на 36,7%⁵⁸ .Но даже эту огромную цифру следует признать минимальной, требующей существенной коррекции в рамках факторного анализа. При сравнении данных переписей 1897 и 1926 гг. становится очевидным, что часть кочевого и полукочевого населения республики оказалась вне поля зрения счетчиков переписной кампании 1926 года. Сравнение демографических структур обнаруживает явный недоучет детей, особенно грудного возраста, а также женщин. И это понятно. Перепись 1926 г. прошла после недавней отмены калыма и многоженства. Декрет был издан, но явление, как это часто бывает, еще продолжало сохраняться, приняв лишь нелегальные формы. Не случайно в 16-летней возрастной группе на 100 юношей приходилось всего 60 девушек. Последнее объясняется умышленным сокрытием девушек от регистрации в ходе переписи. (Еще и сейчас при проведении переписей многие не очень охотно сообщают сведения о себе. А о тех временах и говорить не приходится: население, боясь как-то напортить себе, всячески пыталось ввести счетчиков в заблуждение.)

Следует также учитывать, что в то время в памяти народа еще свежи были воспоминания о насильственных мобилизациях мужчин на тыловые работы в годы империалистической войны. Поэтому неудивительно, что в группе двадцатилетних на 100 женщин по переписи 1926 г. зафиксировано лишь 70 мужчин (такое не всегда наблюдается даже после крупных войн). Мужчин молодых и средних возрастов при переписных опросах попросту не называли. Недоучет получился и вследствие сложности административно- территориальной структуры края и распыленности кочевого и полукочевого населения. Часто случалось, что "забывали" целые аулы, находившиеся на дальних зимовьях, а если учет их населения все же осуществлялся, то нередко по заочным декларациям с использованием всевозможных условных и средних коэффициентов, что в конечном счете тоже искажало картину.

С учетом перечисленных выше факторов (явные диспропорции в половозрастной структуре и фронтальный недоучет жителей отдаленных поселений) минимальная поправка, подсчитанная нами по специальной методике⁵⁹ , определяется в +6,7% общего результата численности казахского населения.

Нельзя сбрасывать со счетов и естественный прирост населения за 12 лет. В межпереписной период (1926 - 1939 гг.) естественный прирост у соседних народов, имевших сходный с казахским этносом тип воспроизводства, был достаточно высоким. Численность узбеков возросла на 22%, таджиков - на 29%, киргизов - на 16%, каракалпаков - на 25%⁶⁰ . Учитывая этот ряд, а также то обстоятельство, что из 12 лет межпереписного периода 9 (1927 - 1930 гг. и 1934 - 1938 гг.) были в отношении естественного прироста более или менее благополучными, мы вправе предположить близкие к названным показателям и у казахов. Однако надо принять к сведению еще и то, что в этот сложный период демографическая ситуация в республике ухудшилась. Отмечались высокая детская смертность, относительно невысокая рождаемость, частое бесплодие аульных женщин, низкая брачность мужчин в возрасте до 30 лет (по-видимому, из-за необходимости уплаты калыма)⁶¹ . В контексте всех этих особенностей расчеты дают прирост +5,6%.

Таким образом, суммарная поправка к данным переписи 1926 г. на 12,3% дает основание предполагать, что на середину 1930 г., когда на-

⁵⁸ Численность и расселение народов мир". М. 1962, с. 108.

⁵⁹ Татимов М. Б. Рост народонаселения. Алма-Ата. 1975 (на казах, яз.).

⁶⁰ Татимов М, Б. Развитие народонаселения и демографическая политика. Алма- Ата. 1978, с. 114.

⁶¹ Половозрастная структура, брачность и размер семьи у народов Средней Азии и Казахстана. В кн.: Проблемы народонаселения. М. 1970, с. 304 - 307.

стр. 66

селение еще оставалось относительно стабильным, численность коренных жителей в сопоставимых границах республики составляла 4120 тыс. человек. Эта цифра и послужит базой для последующего демографического анализа.

Примерные масштабы невосполнимой убыли коренного населения Казахстана в годы трагедии составляют около 2 млн. человек, или 49% его первоначальной численности. По данным текущего учета движения населения для того периода (20-е годы) уровень естественной смертности достигал 25 человек на 1000⁶² . С учетом этого численность умерших естественной смертью за 1931 - 1933 гг. должна была составить не менее 250 тыс. человек (7%). Отсюда следует, что прямыми жертвами голода и его последствия - эпидемии брюшного тифа стали в названные годы 1750 тыс. человек, или 42% всей численности казахского населения республики. В это время в Казахстане произошло снижение численности и других этносов: украинцев с 859,4 тыс. до 658,1, узбеков - с 228,2 тыс. до 103,6, уйгуров - с 62,3 тыс. до 36,6 тыс. человек⁶³ . В это лихолетье многие представители этих народов были вынуждены покинуть обжитые места и переехать в более благополучные в продовольственном отношении районы - Сибирь, Узбекистан.

Из приведенных данных видно, что масштабы голода, вызванного мясозаготовками и поголовным обобществлением скота в колхозах, были поистине страшными. Утратив скот, жители Степи лишались традиционного для них мясомолочного рациона питания. Рыболовство, охота и собирательство не спасали положения. Хлеба в ауле по причине недорода также не было (а тот, что был, выгребли по хлебозаготовкам). Покинуть зону бедствия не всегда удавалось. Без лошадей, верблюдов голодному кочевнику трудно было преодолеть огромные расстояния в несколько сотен, а то и тысяч километров. Для лишенного скота казахского крестьянина огромная Степь из кормилицы превратилась в ловушку.

Гонимые нуждой людские массы растекались по городам, поселкам, станицам, деревням, станциям железных дорог с единственной целью - выжить. В местах их концентрации вспыхивали очаги эпидемии брюшного тифа, который до того времени был неизвестен жителям редконаселенной Степи. Отсутствие иммунитета против неизвестной ранее болезни, плохая организация здравоохранения (во многих случаях его полное отсутствие) обрекали ослабленных голодом людей на смерть.

Большой урон численности коренного населения нанесли откочевки. Четвертая часть первоначальной совокупности, или половина уцелевшего населения (1030 тыс. человек), откочевала в годы голода за пределы республики. Из них 414 тыс. впоследствии вернулись в Казахстан. По нашим оценкам, из безвозвратно откочевавших около 200 тыс. человек ушли за рубеж - в Китай, Монголию, Афганистан, Иран и Турцию.

Неоспоримым доказательством крупных откочевок казахов в сопредельные регионы также служат материалы переписей населения 1926 и 1939 годов. Если по переписи 1926 г. в соседних республиках проживало 314 тыс. лиц казахской национальности, то по переписи 1939 г. - уже 794 тыс., то есть превышение составило в сопоставимых границах 453 тыс. человек. В межпереписыой период 1926 - 1939 гг. за счет мигрантов численность казахов возросла: в РСФСР - в 2,3 раза, в Узбекистане - в 1,7 раза, в Туркмении - в 6 раз, в Таджикистане в 7 раз, в Киргизии - в 10 раз ⁶⁴ .

С приходом нового руководства (Голощекин в начале 1933 г. был освобожден от занимаемой должности) во главе с видным большевиком-ленинцем Л. И. Мирзояном (в казахском народе его любовно называли

⁶² Естественное движение населения Союза ССР в 1925 г. М. 1926.

⁶³ Всесоюзная перепись населения 1926 г. Казахская АССР. М. 1929, с. 126 - 152; Статистика миграции населения. М. 1973, с. 222.

⁶⁴ Татимов М. Б, Летопись в цифрах. Алма-Ата, 1968, с. 79 - 80 (на казах, яз.).

стр. 67

"Мырзажан" - "щедрая душа") была проделана большая работа по возвращению и хозяйственному обустройству откочевников. Но с 1938 г. после репрессий "японских шпионов" и "национал-фашистов" эти усилия были свернуты. Новый состав ЦК республики не рискнул продолжать дело "врагов народа" (Л. И. Мирзоян был арестован и расстрелян). Однако это уже другая, не менее печальная страница истории.

Только благодаря мощному демографическому взрыву в послевоенные годы (пик приходится на 1962 г.) казахский этнос смог восстановить огромные потери. Численность его стала прежней почти через 40 лет, в 1969 году. Если бы не было демографического взрыва и его до сих пор продолжающегося "эха", то для преодоления подобного кризиса народонаселения потребовалось бы не менее 100 - 120 лет.

Прошедший страшный голод в Казахстане не только сильно деформировал в свое время нормальный ход демографических процессов, но и оставил глубокий след в современной половозрастной структуре казахского народа, где явно заметен сильный дефицит численности поколения 1930 - 1934 гг. рождения, которое пережило эти критические и трудные периоды истории в самом раннем детстве. При детальном демографическом анализе обнаруживаются отдельные последствия некоторых аномальных явлений. По переписи 1959 г. заметно преобладание численности мужчин среди поколения этого года рождения над численностью женщин (на 1000 женщин - 1092 мужчины) ⁶⁵ . По- видимому, подобное соотношение и даже с еще большим разрывом сложилось в их самом раннем детстве, когда отчаявшиеся родители, спасая своих детей от голодной смерти, в той катастрофической обстановке большее предпочтение отдавали мальчикам, чем девочкам из-за укоренившегося патриархального сознания, вопреки рациональному демографическому поведению, которое учитывает возобновление нового поколения в будущем.

Трагические события тех лет в традиционной историографии объясняются ошибками и перегибами. Дело обстояло, скорее, наоборот, здесь имело место явление закономерное, мы бы даже рискнули сказать - фатальное, ибо мобилизационно-административные и волюнтаристско-силовые методы уже по природе своей стихийны. Следовательно, ошибки и перегибы выражают в действительности объективную логику сталинской модели организации общества. Осознавая эту предпосылку, тем не менее трудно удержаться от вопроса: как в то время могли допустить такое трагическое развитие событий? Тем более что еще и сегодня бытует мнение о якобы неведении Сталина и его ближайшего окружения о положении дел, о масштабах драмы в Степи. Так ли это?

Действительно, как рассказывали на одном из заседаний бюро Казкрайкома Л. И. Мирзоян и председатель СНК КАССР У. Исаев, возвратившиеся из Москвы после доклада о ситуации, сложившейся в крае, Л. М. Каганович был более чем возмущен. Он грозно вопрошал: "Как это могло случиться? Почему ЦК узнает об этом из газет?" (явная ложь, так как пресса в то время не выходила в своей "информации" далее санкционированных пропагандистских клише). "Кому выгодно было это (т. е. голод, откочевки и т. д.) замалчивать"? (привычный намек на "вредителей"). Казалось бы, в Центре на самом деле не представляли масштабов катастрофы⁶⁶ . Но документы говорят об обратном. Прежде всего известна официальная правительственная записка, за подписью У. Исаева (май 1932 г.), в которой давалась более или менее правдивая

⁶⁵ Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 г. СССР. Сводный том. М. 1964, с. 215.

⁶⁶ Сегодня, зная уже очень много о преступной деятельности Кагановича, можно утверждать, что в данном случае имел место фарс. Кому, как не Кагановичу, было знать о голоде в Казахстане, да и в других районах страны. Ведь он прямо ответствен за его возникновение (Правда, 16.IX.1988).

стр. 68

информация⁶⁷ . Существует также версия, что о голоде и откочевках в Казахстане в Москву сообщали секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП (б) Р. Эйхе и председатель ЦИК Узбекистана Ю. Ахунбабаев (логика здесь есть, поскольку Западная Сибирь и Узбекистан приняли большие массы откочевников, и их руководители не могли не поставить об этом в известность Сталина).

В этой связи можно также напомнить эпизод, когда Молотов выразил подобие беспокойства по поводу массовых откочевок населения из Западного Казахстана, при этом сразу удовлетворившись объяснениями Голощекина, что, дескать, там опять "классово чуждый" элемент воду мутит (столь универсальная отговорка в те годы всегда "снимала" все проблемы: от поломки турбины до пожара в поле)⁶⁸ . Кстати, понимание Голощекиным сущности откочевок вообще отличалось большой "оригинальностью". Вот цитата из его выступления: "Казах никогда не выезжал из своего аула, не знал путей, кроме путей своего кочевания, теперь с легкостью переходит из района в район внутри Казахстана, включается в русские, украинские колхозы, переходит на работы, на хозяйственное строительство в Приволжье и Сибирь. Конечно, этот переход изменяет хозяйство, изменяет быт, разрушает старый быт, рушится старое хозяйство. Не без уронов. Одни - националисты - видят в этом исключительно мрачную сторону, разрушение хозяйства, другие - "левые" фразеры - видят в этом только контрреволюцию. Конечно, в некоторой степени есть элементы и того, и другого, но в основном идет перестройка быта"⁶⁹ . Невдомек было первому руководителю республики, что стихийные передвижения огромных масс населения были вызваны не "перестройкой быта", а нуждой и голодом.

Убедительным свидетельством того, что руководство страной знало обстановку, служат письма Т. Р. Рыскулова Сталину⁷⁰ . Последнее из его известных писем датировано мартом 1933 г. и написано на основе информации, которую Рыскулов, как зам. председателя Совнаркома РСФСР, имел возможность получать из самых разных мест и источников⁷¹ . Адресовано письмо лично Сталину (копии: Сельскохозяйственный отдел ЦК ВКП (б) - Кагановичу, СНК СССР - Молотову). Рыскулов, человек большого гражданского мужества и принципиальной партийной честности, не побоялся раскрыть правду о разразившейся трагедии. Письмо начинается с преамбулы. По сути это был крик о помощи. Здесь говорилось: "Прошу Вас ознакомиться с настоящей запиской и вмешаться в это дело и тем самым спасти жизнь многих люден, обреченных на голодную смерть". Далее шли страницы, раскрывавшие нарастающую трагедию, часть которых мы и приводим.

Рыскулов писал: "Откочевки казахов из одного района в другой, из пределов Казахстана, начавшиеся в конце 1931 г., с возрастанием к весне и возвращением части откочевников (благодаря принятым мерам) летом 1932 г. вновь теперь усиливаются... Откочевки по отдельным районам

⁶⁷ Жумабеков Ж. Ленинской дорогой, с. 201.

⁶⁸ VI пленум Казахского краевого комитета ВКП (б), с. 49.

⁶⁹ Советская степь, 1.IX. 1931.

⁷⁰ Рыскулов Турар Рыскулович (1894 - 1943 (?) гг.) - член партии с сентября 1917 года. В январе 1920 г. избран председателем Туркестанского ЦИК, осенью того же года назначен зам. наркома по делам национальностей РСФСР. Осенью 1922 г. - председатель СНК ТуркАССР, с февраля 1924 г. работает в Исполкоме Коминтерна, его уполномоченный в Монголии. С мая 1926 по май 1937 г. - зам. председателя СНК РСФСР. Незаконно арестован и расстрелян.

⁷¹ Правильнее было бы сказать, что до сих пор больше известны не сами письма, а лишь факт их существования. Фрагмент из последнего письма Рыскулова публикуется впервые ниже. Авторы выражают искреннюю признательность известному казахскому советскому писателю Ш. Муртазаеву, в архиве которого хранилась копия письма, предоставившему нам эту возможность. Достоверность авторства Рыскулова и самого приводимого письма абсолютна. Документ имеет соответствующую архивную атрибуцию.

стр. 69

доходят до 40 - 50 процентов всего количества населения районов... В прошлую весну в Казахских районах среди откочевников наблюдалась большая смертность на почве голода и эпидемии. Это явление вновь усиливается сейчас, с приближением весны. Вот ряд фактов, взятых из материалов с мест и относящихся к последнему времени. Приехавшие от нескольких краев представители для участия в рабочих комиссиях СНК РСФСР сообщают следующие факты:

т. Илларионов (от Средне-Волжского Крайисполкома) говорит, что в Сольилецком и Орском районах среди откочевников умирают ежедневно 5 - 10 чел., тов. Алагызов (от Зап. Сиб. исполкома) сообщает, что по одним станциям Сибирской ж. д. скопилось 10 тыс. казахов, среди которых много больных эпидемическими заболеваниями и значительна смертность, Туганбаев (Зам. пред. Киргизского ЦИКа) сообщает, что в г. Фрунзе и окрестностях до 10 тыс. казахов (о чем писал в ЦК ВКП(б) и Киробком ВКП(б) и ежедневно умирают 15 - 20 человек (особенно дети).

Не лучше обстоит дело с откочевниками внутри самого Казахстана. По многим городам (Аулие-Ата⁷² , Чимкент, Семипалатинск, Кзыл-Орда и др.) и ст. ж. д. ежедневно вывозят трупы умерших. В Чуйском районе (по сообщению Уполномоченного тов. Джандосова). в райцентре сел. Ново-Троицком умирает ежедневно 10 - 12 чел., В Сары- Суйском районе из имевшихся 7000 хозяйств осталось только 500 хозяйств, а остальные откочевали в Аулие-Атинский и др. районы и часть даже попала в Киргизию. В ноябре на большое расстояние двинулось несколько сотен казахов из этого района с семьями. На вторую пятидневку января подобрали 24 трупа. На дороге напали на них вооруженные бандиты. Женщины бросали детей в воду. В г. Аулие-Ата 5 - 6 января по чайханам подобрали замерзших 20 трупов детей, и за это же время умерло 34 чел. взрослых.

...В докладе московского отряда Красного креста, работающего в Актюбинской области, сообщается, что казахи в таких районах, как Тургайский, охвачены голодом и эпидемией. Голодные питаются отбросами, поедают корешки диких растений, мелких грызунов. Собаки и кошки... съедены полностью и кули мусора вокруг их шалашей полны вываренных костей собак, кошек и мелких грызунов... Передают о случаях трупоедства.

...По данным местных органов, в Тургайском и Батбаккаринском районах вымерло 20 - 30 процентов населения и большая часть остального населения откочевала. В Челкарском районе в ряде аулсоветов - 30 - 35 процентов населения. В целом по Актюбинской области (куда относятся эти районы) председатель облисполкома тов. Иванов сообщил в докладе на областном съезде Советов (июль 1932 г.), что в области в 1930 г. было населения 1012 500 чел., в 1932 г. осталось 725800 чел., или 71 процент.

По свидетельству председателя Кзыл-Ордынского райисполкома, в этом районе по большинству аулсоветов осталось 15 - 20 процентов населения. В Балхашском районе (по данным местного ОГПУ) было населения 60 тыс., откочевало 12 тыс. человек, умерло 30 тыс. В Каратальском районе в прошлую зиму во время насильственного переселения на оседание трех казахских аулов в другое место погибла половина населения. В том же районе (по свидетельству местного ОГПУ) на декабрь и 10 дней января (1933 г.) умерло 569 чел. от голода, подобрано за это же время на ст. Уштобе, площадке Караталстроя и рисосовхозе больше 300 трупов. В Чубартавском районе в 1931 г. было 5300 хозяйств, а на 1/I - 1933 г. осталось 1941 хоз. В Каркаралинском районе в мае 1932 года было 50400 чел., а к ноябрю месяцу осталось 15900 чел.

⁷² Ныне г. Джамбул.

стр. 70

и в райцентре ежедневно умирало 15 - 20 чел. (из сведений Крайисполкома). В Караганде в прошлую весну умерло около 1500 чел. казахов, среди них рабочие, от голода и эпидемии. В гор. Сергиополе (Турксиб) за январь месяц умерло около 300 чел. Все вышеприведенные данные взяты из официальных источников.

Таких примеров с большим или меньшим размером убыли казахского населения можно встретить и по ряду других казахских районов. Особенно значительна убыль среди детского населения. Многие откочевники бросают детей на произвол судьбы. Прибывшие в другие края откочевники мало приносят с собой детей. Массы беспризорных детей скапливаются по городам и станциям ж. д. в Казахстане,., приносят и бросают детей перед учреждениями и домами. Казахские органы еще в конце 1932 г. официально сообщали о неустроенных 50 тыс. казахских беспризорных детей. Существующие детдома в Казахстане переуплотнены и немало смертности среди детей. Так, например, в Семипалатинском районе при обследовании комиссии обнаружено в одном детдоме в подвале разложившихся 20 трупов детей, которых вовремя не убрали из-за отсутствия транспорта.

Вся выдержка из доклада того же Актюбинского отряда Красного Креста о казахских детях в Тургае: "В самом жутком состоянии находятся дети. Детское население в возрасте до 4-х лет вымерло поголовно, если осталось без родителей". В Кзыл-Орде в январе скопилось до 450 беспризорных детей. С одной станции Аягуз было собрано 300 детей, там же казашка бросила двух своих детей под поезд, а в г. Семипалатинске казашка двух детей бросила в прорубь".

Недавно были опубликованы главы из книги К. Икрамова, где он, в частности, приводит стенограмму допроса своего отца, видного большевика Акмаля Икрамова, незаконно арестованного по "делу Бухарина". Отвечая на иезуитские вопросы Вышинского, Икрамов подтвердил, что у них с Н. И. Бухариным во время посещения им Ташкента был разговор о Казахстане. Николай Иванович рассказывал как "ехал по дороге, из окна вагона смотрел, что видел - ужас..."⁷³ .

Читая выдержки из письма Рыскулова Сталину, начинаешь понимать, что мог видеть, проезжая многие станции Казахстана, Бухарин. Ужас его был вызван апокалипсическими картинами голодной Степи, проплывавшими за окнами вагона. И с болью всматриваясь в них, видный ленинец, наверное, как никто другой, чувствовал, что это есть начало господства глубоко преступной системы сталинизма, в рамках которой нет места конкретным людям, с их болями и бедами, а есть только масса, послушная воле "вождя".

⁷³ Икрамов К. Дело моего отца, - Огонек, 1988, N 43.

Постоянный адрес данной публикации: