М. Издательство Московского университета. 2005. 319 с.

Монография кандидата исторических наук, доцента МГУ им. М. В. Ломоносова Д. Ю. Бовыкина посвящена созданию и принятию французской конституции 1795 года. Автором использован широкий круг источников. Значительная часть почерпнута из хранилищ Национального архива и Национальной библиотеки Франции. Особенно интересны материалы Комиссии одиннадцати Конвента, трудившейся над текстом нового основного закона страны. В нее поступали также проекты и предложения частных лиц. Бовыкин прочитал большое количество брошюр и памфлетов, появившихся в тот период, просмотрел парижскую и отчасти региональную прессу. В работе задействованы многие документы из Архива внешней политики Российской Империи. Автор напоминает о распространенности до недавнего времени в отечественной исторической науке представлений, что Французская революция завершилась падением Робеспьера в 1794 г., а не бонапартистским переворотом 1799 года. И хотя в наши дни этот миф развеян, отрицательное отношение к режиму, сменившему якобинскую диктатуру, - термидорианской реакции, - сохраняется. Бовыкин подробно разбирает подобную позицию и убедительно ее развенчивает. В рассматриваемый им период не происходило ограничение прав и свобод. Напротив, свобода печати, подавлявшаяся при якобинцах, приняла широчайший характер, возродилось общественное мнение, а в Конвент вернулись дискуссии. Даже экономическое положение не ухудшилось по сравнению с предыдущим этапом. Продовольственный кризис достиг наибольшей остроты в феврале-марте 1794 года. Отмены же максимума, осуществленной в декабре, добивались равно и имущие слои, и рабочие, для которых он стал нестерпимым (с. 42 - 43). Мнения "ненавистников" Термидора автор оспаривает на протяжении всей книги, исходя из конкретно-исследовательского анализа разработки и обсуждения Конституции 1795 года.

Существенное внимание уделяется личностному фактору, автор останавливается на жизненном пути депутатов, готовивших документ. Он дает емкие и интересные портретные зарисовки всех членов Комиссии одиннадцати. В его изображении это не те коррупционеры и развратники, коими обычно представляет посттермидорианские верхи историческая литература, зацикленная на именах Барраса, Тальена и Фрерона, а вполне достойные люди. Задачей политической элиты было выйти из бесконечного революционного процесса, обеспечить стране стабильность. Постепенно она пришла к выводу о невозможности просто "перелицевать" прежнюю Конституцию или дополнить ее "органическими законами". Необходим был другой текст: следовало избавиться от формул, расшатывающих государственную власть.

В предпосланной Конституции Декларации, которой исследователь уделил целую главу, решительно убрали статью о праве народа на восстание. Отсутствовало здесь и упоминание о сопротивлении угнетению, способное поощрить население к неповиновению. Сдерживанию мятежных побуждений могло помочь и включение в Декларацию, наряду с правами, перечня обя-

стр. 167

занностей гражданина. Да и сами права граждан стали трактовать несколько иначе. Создатели новой Конституции уходили от отдельных умозрительных и абстрактных формулировок своих предшественников. Определение "естественные" права заменили на права человека в обществе. Это сопровождалось, порой, их ограничением. Французские исследователи Ф. Готье и Я. Боек даже полагают, что отсутствие в тексте ссылок на естественные права, свидетельствует об идейном разрыве с 1789 годом. Другие историки, напротив, рассматривают 1795 г. как возвращение к принципам, провозглашенным в начале революции. Бовыкин отмечает сильные моменты в аргументации обеих сторон. Он приходит к выводу, что документ, принятый термидорианцами, не выпадает из конституционного и идейного революционного контекста, поскольку Декларация в нем была сохранена, а гражданское равенство, свобода, собственность и безопасность - гарантированы (с. 142 - 148).

О том, что Конституция 1795 г. является преемницей двух предыдущих, говорит и обращение ее творцов, вслед за деятелями 1789 г. и "людьми 1793 г.", к сокровищнице Просвещения. Среди крупнейших представителей этого течения общественной мысли Учредительному собранию больше импонировал Ш. Л. Монтескье, а якобинцам - Ж. -Ж. Руссо. Стремление восстановить после Термидора разделение властей должно было привлечь повышенное внимание к Монтескье. И действительно, по количеству изданного он в это время обгоняет Руссо. Все же некоторые наблюдения Бовыкина дают неожиданный результат. В дискуссии о Конституции в парламенте имя Монтескье упоминалось лишь трижды, а Руссо -15 раз, да и в проектах, направленных гражданами в Комиссию одиннадцати, последний фигурирует намного чаще (с. 199, 203). Это свидетельствует об известной относительности разрыва даже между 1793 и 1795 годами. В конце концов, новую Конституцию обсуждал тот же Конвент, те же депутаты, но уже обогащенные жестоким опытом якобинской диктатуры.

Последнее обстоятельство и побуждало многое изменить в содержании документа по сравнению с 1793 годом. Иное воплощение получил принцип народного суверенитета. Создатели Конституции и их корреспонденты подчеркивали, что "утверждение" законопроектов народом, предусмотренное якобинцами, - не более чем фикция. Со своей стороны, термидорианцы вообще отказали избирателям в какой-либо санкции законов. За первичными собраниями оставалось лишь право подачи петиций. Но общественное мнение могло себя широко и свободно выражать посредством прессы (с. 154 - 155).

Большое место уделяет автор взаимодействию законодательной и исполнительной властей. Оно могло осуществляться по разному. Ссылаясь на французского историка права М. Тропера, Бовыкин пишет о двух моделях такого взаимодействия. Одна предусматривает "абсолютное разделение властей", то есть их полное разграничение. Исполнительная власть не может оказывать никакого влияния на законодательство, она не обладает ни правом вето, ни законодательной инициативой и в результате становится простым исполнителем решений законодательной власти, занимая подчиненное положение. Но есть и другой вариант взаимоотношений. В соответствии с ним "специализация" властей не носит столь жесткого характера. Исполнительная власть посредством вето воздействует на законодательную сферу. Тем самым складывается равновесие властей. Бовыкин прав, подчеркивая, что термидорианцы следовали "абсолютному разделению властей". По конституционному акту 1795 г. Директория ставилась в зависимость от Законодательного корпуса.

Автор полагает, что творцы Конституции наивно верили в магию формулы разделения властей и у них не было предумышленного намерения ослабить исполнительную власть (с. 187 - 188). Подход же парламентариев к основополагающему государственному документу объяснялся не только теоретическими иллюзиями, но и вполне прагматическими политическими соображениями. Помня о недавнем прошлом, термидорианцы осознанно торпедировали расширение прав Директории. Все это подпитывалось установившейся в ходе революции конституционной традицией, характеризующейся преобладанием законодательной власти над исполнительной. Истоки этого коренились в остром противостоянии законодателей и короля в 1789 г., когда важнейшей задачей считалось максимальное расширение полномочий народного представительства, альтернативой чему представлялся возврат к абсолютизму.

Исследователи, много лет работающие над определенным сюжетом, увлекаются своими героями, нередко их идеализируют. Возможно, и Бовыкин недостаточно критичен к создателям Конституции 1795 года. Это проявляется при истолковании смысла декретов о двух третях, то есть об обязательном вхождении в будущий Законодательный корпус 500 членов Конвента. Автор глубоко и всесторонне рассматривает проблему, сталкивает различные мнения, взвешивает все "за" и "против". Он считает принятие Конвентом указанных декретов результатом действия ряда факторов, но акцент все же делает на желании термидорианцев предотвратить роялистскую угрозу (с. 241). Однако материал, со-

стр. 168

бранный Бовыкиным, свидетельствует о стремлении депутатов прежде всего сохранить свои места в новом парламенте.

И корреспонденты Комиссии одиннадцати, и авторы памфлетов, и простой народ, о настроениях которого доносила полиция, - все напрямую обвиняли парламентариев в узурпации власти. Нападки целили именно в намерение депутатов сохранить свои мандаты неправовым способом, но отнюдь не в сформулированную ими новую Конституцию и не в республиканский строй. Показательны результаты общенационального референдума. За Конституцию проголосовало 1 057 390 человек, против - 49 978, тогда как за декреты о двух третях - 205 498, против -108 754 (с. 258). Учитывая ряд обстоятельств, Бовыкин даже предполагает, что упомянутые декреты фактически не были одобрены (с. 276). Любопытно и другое. В петициях и листовках секций, выступивших против Конвента, не проявлялись монархистские симпатии, но в них решительно и резко осуждалось ограничение волеизъявления избирателей, покушение на народный суверенитет. Похоже, что роялистская опасность депутатами преувеличивалась, и это было маневром, преследующим цель продлить свои полномочия.

Исследование Б. Ю. Бовыкина заметно обогащает наши знания и представления о Конституции 1795 года. Оно позволяет посмотреть другими глазами на властную элиту характеризуемого периода - термидорианцев, которые в большинстве своем не были ни серыми, ни продажными людьми, а интересными личностями, искусными ораторами, умелыми полемистами, способными политиками.

Permanent link to this publication: