Глава девятая

С. Ю. Витте как тип государственного деятеля (социально-политическая характеристика)

(окончание)

4. Витте и крупная буржуазия

Защита на Особом совещании по делам дворянского сословия идеи облегчения доступа в дворянство не только для лиц, отличившихся на государственной службе, но и для имеющих "особые заслуги на поприще торговли или промышленности", находится в полном согласии с другими акциями Витте в отношении буржуазии. Витте выделял передовые в хозяйственном отношении элементы, инициативных энергичных предпринимателей, оказывал им прямую поддержку, считал, что их деятельность должна привести к сдвигам в инертной массе русской буржуазии. Всегда стремившийся осуществлять свои теоретические представления на практике, Витте пытался в отношении буржуазии держаться "третьего пути": сочетания централистско-бюрократического управления сверху донизу с "допущением участия представителей общественности на местах, отбираемых опять-таки местной администрацией, - в котором он усматривал (см. выше § 2) исконно-русский тип политического строя.

Характерным и весьма конкретным примером практического проведения такой линии было участие буржуазии в учетных комитетах Государственного банка¹. Витте "просвещал" буржуазию, держал ее в курсе основных вопросов правительственной экономической политики. Он широко привлекал представителей крупной буржуазии в качестве "сведущих лиц" к обсуждению практических мероприятий в различных управлениях Министерства, но привлекал опять-таки только для "выслушивания", а не для участия в решении вопросов.

Витте считал своей прямой задачей не только "пробуждение" хозяйственной инициативы русской буржуазии, но и непосредственное воздействие на оформление последней в класс (разумеется, в чисто экономическом, а не политическом смысле). Призывая крупную буржуазию создавать свои группировки и отраслевые узкоклассовые организации, выявлять свои нужды перед правительством, оказывать влияние на общественное мнение², Витте использовал для популяризации этих задач и официальные печатные органы Министерства финансов. Здесь обосновывалась необходимость "создать индустриальную психологию страны", преодолеть безразличное (в лучшем случае) отношение к промышленности в "образованных классах", которым следует проникнуться интересами промышленного развития и самим включиться в это дело (см. выше гл. 7, § 5). Иначе говоря, буржуазно-либеральную интеллигенцию, еще близкую в это время к народникам, по сути, призывали стать настоящей буржуазной и даже деловой интеллигенцией.

В финансовом ведомстве при Витте проводилась и некоторая модернизация среднего звена бюрократии. Этот процесс в таких ведомствах, как министерства финансов или путей сообщения, начался еще в 1860-х годах. В основе его лежало разви-

Окончание. Начало см. Вопросы истории, 2006, N 12; 2007, NN 1 - 10.

стр. 79

тие государственно-капиталистического хозяйства и вообще значительная роль государства в экономике России. Как мне уже приходилось отмечать в другом месте³, формирование в России буржуазной деловой интеллигенции, лично заинтересованной в развитии капиталистического хозяйства, крупных железнодорожных и промышленных предприятий, пароходств и банков, проходило на базе как частнокапиталистического, так и государственно-капиталистического хозяйства. Путейские и горные инженеры, юристы, экономисты и финансисты, практические работники и профессора легко переходили со службы в частных предприятиях и банках в государственные предприятия или в аппарат экономических министерств - и обратно, с государственной службы в акционерные предприятия и банки. Тот же круг лиц привлекался в качестве экспертов в экономические министерства и к сотрудничеству в их официальных изданиях.

При Витте этот процесс не только усилился, но приобрел и некоторые существенно новые черты. Сам прошедший аналогичный путь и приобретший большой опыт ведущего сотрудника частных железных дорог, Витте обладал способностью подбирать нужных ему в деловом отношении ближайших сотрудников. Поэтому в качестве министра финансов он продвигал на ведущую работу в своем ведомстве наиболее дельных людей из тех, кого уже застал в Министерстве, и новых лиц, которые не прошли "школу" постепенного продвижения по бюрократической лестнице. В их числе были и такие, которых ранее не принято было использовать в государственном аппарата по "политическим причинам".

Например, поляк Б. Ф. Малишевский был выдвинут им сразу на важнейший пост директора Кредитной канцелярии. Привлек Витте и ряд лиц, имевших до службы в государственном аппарате репутацию "либералов" (как и следовало ожидать, в обстановке Министерства их либерализм быстро выветривался).

Витте стал привлекать в аппарат Министерства и лиц, только что окончивших обучение в высших учебных заведениях. Так, в частности, началась стремительная карьера двух "способных молодых людей", А. И. Путилова и А. И. Вышнеградского, которые после пройденной "школы" в Кредитной канцелярии лет через 10 уже занимали ведущие посты в правительственных банках и аппарате самого Министерства.

Деловая буржуазная интеллигенция из числа профессоров технических и других высших учебных заведений, из членов Русского технического общества или экономистов и финансистов, подвизавшихся в специальной литературе и публицистике, широко привлекалась в качестве экспертов разных управлений финансового ведомства и особенно к сотрудничеству в его официальных изданиях.

Не изменяя классовой сущности министерского аппарата, проводимое Витте качественное его улучшение за счет элементов буржуазного происхождения, несомненно, давало возможность более эффективно проводить политику капиталистической индустриализации. Витте окружал себя не только исполнительными, но и инициативными помощниками, которые в свою очередь располагали квалифицированными и понимающими исполнителями. Они легко находили общий язык и с деловой интеллигенцией из частнокапиталистических предприятий и банков, и с представителями крупной буржуазии, привлекаемыми в качестве сведущих лиц. Поэтому, утверждая в своей апологии бюрократии (см. выше § 2) возможность изжить ее специфически дореформенные черты, Витте в определенной степени исходил из прямого опыта своего министерства.

Аналогичные процессы происходили и в местных звеньях финансового ведомства. Они легко прослеживаются на примерах карьеры руководящего персонала крупных филиалов Государственного банка и могут быть с достаточной достоверностью распространены на казенные палаты и податную инспекцию. Симптоматично в этом отношении, что Витте связывал передачу функций сбора налога с крестьян податной инспекции с отстранением от этого дела местной полиции и земских начальников⁴.

Таким образом Витте в какой-то степени модернизировал аппарат Министерства финансов сверху донизу, стремился приспособить его к потребностям капиталистического развития. При этом следует помнить, что, выдвигая и привлекая к сотрудничеству наиболее деловых и энергичных представителей буржуазии, Витте стремился тем самым укрепить и развить аппарат, призванный стоять над буржуазией, используя последнюю в целях развития самодержавно-бюрократического строя. Именно в этом был смысл пресловутого виттевского "третьего пути", о котором говорилось выше. Вообще, встречающееся в нашей литературе, даже в работах такого выдающегося исследователя России периода капитализма, как А. Л. Сидоров, мнение, что "в отношениях между дворянством и буржуазией" Витте "стоял за интересы последней" и был "ближе к классу капиталистов и к слоям капитализирующегося дворянства, нежели к аристократической дворянской верхушке"⁵, нуждается в серьезных уточнениях.

стр. 80

Разумеется, взаимодействие правительственного аппарата и приглашаемых в качестве сведущих лиц представителей крупной буржуазии и привлечение представителей деловых кругов на государственную службу не могли не приводить к тому, что интересы буржуазии оказывали влияние на конкретные мероприятия экономической политики. И уж конечно, политика капиталистической индустриализации страны объективно обогащала непосредственно и прежде всего крупную буржуазию, а помещиков - лишь косвенно и в несравненно меньшей степени.

Но из этого еще не следует, что Витте и его помощники проводили ее в интересах буржуазии (надо сказать, на рубеже XIX в. буржуазия как общественная сила и не была еще способна служить надежной опорой для экономической политики, которая в целом отвечала бы ее интересам). Их отношение к буржуазии отражало общее отношение к последней со стороны высшей бюрократии. Личные материальные интересы еще с первых пореформенных лет тесно связывали бюрократию с "делами" русской буржуазии. Однако это нисколько не сближало их в социальном отношении: бюрократия стояла над русской буржуазией и считала себя призванной опекать последнюю и поддерживать в "государственных интересах", то есть в целях укрепления самодержавно-бюрократического строя. И проводимая Витте политика отнюдь не выражала ни классовых интересов крупной буржуазии, ни тем более уступок ей со стороны самодержавия и бюрократии. Напротив, эта политика имела целью использовать крупную буржуазию в интересах укрепления самодержавия, приспособить к нему крупную буржуазию, расширив таким образом его социальную базу. Поэтому по своим классовым основам экономическая политика правительства при Витте, бесспорно, оставалась самодержавно-помещичьей, крупной же буржуазии отводилась роль своего рода младшего партнера, без которого "старшие" уже не могут обойтись, но которому они совсем не склонны предоставлять самостоятельность.

Личное отношение Витте к буржуазии также было весьма скептическим. О торговой буржуазии в его лекциях вел. кн. Михаилу Александровичу, где все формулировки носят довольно сдержанный характер, говорилось следующее: "Наше купечество, затем, далеко не отличается той предприимчивостью, какая необходима для современной торговли. Ему мешает в этом недостаток знаний и привычка ждать от правительства указаний и поддержки". Отмечая, что при быстром обороте в капиталистической торговле доход намного выше, чем если выжидать высоких цен и оборачивать капитал раз в год, Витте резюмировал: "У нас преобладает еще старая система торговли. Большинство наших торговцев предпочитает выжидать, лишь бы сразу выручить много"⁶. Не лучше характеризовал Витте и русскую промышленную буржуазию. В рассмотренном выше в гл. 4, § 1 докладе 1899 г. он подчеркивает ее косность, слабую инициативу, недостаточные технические знания и т. д.

Поэтому Витте и не стремился найти в буржуазии серьезную и постоянную поддержку своей экономической политике. Социальной опорой проводимой им экономической политики были в представлении Витте только самодержавие и олицетворявшая его высшая бюрократия российского государства. К буржуазии он апеллировал лишь тогда, когда ему было необходимо использовать буржуазное общественное мнение для усиления своих позиций в верхах в моменты значительных расхождений по существенным вопросам экономической политики. Так, накануне обсуждения доклада 1899 г., в условиях серьезных разногласий в правительстве по вопросу об иностранных капиталах Витте, обратившись к буржуазно-помещичьему общественному мнению, сумел изолировать Шарапова. Но это было во время подъема и продолжавшихся успехов покровительственной системы. Стоило же наступить кризису, породившему сомнения в этих успехах, как возник единый критический фронт от Шараповых и Мещерского до народников и буржуазных либералов. Крупная же буржуазия проявила полную индифферентность, а особо покровительствуемые ее слои только и знали, что ходатайствовать о правительственной поддержке (см. гл. 7, § 4). При этом они в лучших традициях "благородного" поместного дворянства, выводившего свое "право" на непрерывную правительственную поддержку из того, что они "пострадали" от реформы 1861 г. "по воле правительства", - обосновывали свои домогательства тем, что правительство якобы само "вовлекало" их в годы подъема в неумеренное расширение производства металлов и машин.

Тем самым крупная буржуазия по-своему демонстрировала, что отнюдь не признает цели и идеи, одушевлявшие виттевскую экономическую политику, своими и не намерена ради их осуществления идти ни на какие "жертвы". Такое отношение буржуазии к идеям и замыслам Витте подтверждается и дальнейшей карьерой тех представителей буржуазных деловых кругов, что были привлечены Витте в аппарат Министерства финансов. Ближайшие сотрудники Витте, прошедшие его школу, такие, как А. И. Путилов и А. И. Вышнеградский, впоследствии стали крупнейшими пред-

стр. 81

ставителями русского финансового капитала и принадлежали притом к самой его аполитичной части, не будучи причастны даже к октябризму, то есть выражали наибольшую степень приспособления русской буржуазии к самодержавию и бюрократии. Другие, подобно В. И. Ковалевскому или М. М. Федорову, стали дельцами меньшего масштаба или заняли ведущие посты в отраслевых предпринимательских организациях. Н. Н. Кутлер сделался видным (и, добавлю, весьма умеренным) деятелем кадетской партии. Такие, как В. И. Тимирязев и П. Л. Барк, оказались способными в равной мере уживаться как в частнокапиталистических предприятиях, так и в государственном аппарате, с легкостью переходя из одной области деятельности в другую и обратно. И лишь некоторая часть сложившегося при Витте среднего звена бюрократии финансового ведомства не обнаружила никакой тяги к переходу в частнокапиталистическое хозяйство. Из этой-то среды и выдвинулись преемники Витте, возглавлявшие после революции 1905 - 1907 гг. Министерство торговли и промышленности, Министерство финансов, Государственный банк, а также ближайшие помощники этих министров. Но все они были не самостоятельными продолжателями экономической политики Витте, а ее эпигонами, твердо усвоившими лишь то, что бюрократия не должна выпускать из своих рук командных высот государственно-капиталистического хозяйства и в то же время [обязана] поддерживать крупные банки и предприятия, имеющие "государственное значение", когда те испытывают затруднения. Характерно, что своих преемников, выдвинувшихся впоследствии на министерские посты, таких, как С. И. Тимашев или И. П. Шипов, сам Витте расценивал в "Воспоминаниях" как людей малоодаренных и малообещающих⁷.

Таким образом, представители буржуазии в ситуациях, когда глобальные цели виттевской политики вступали в противоречие с их непосредственными, сиюминутными личными или групповыми интересами, с легкостью поступались этими целями. В свою очередь Витте в случаях, когда интересы буржуазии шли вразрез с планами или расчетами сановно-бюрократической верхушки, олицетворявшей для него самодержавные устои государства, нимало не сомневался в своем праве не только не считаться с этими интересами, но и грубо попирать их. При этом он находил возможным применять весь доступный ему арсенал методов и средств вмешательства даже в тех ситуациях, где оно не диктовалось ни задачами отдельных важных мероприятий экономической политики, ни стратегическими соображениями этой политики в целом. Особенно яркой иллюстрацией могут служить два конфликта Министерства финансов с банками, рассмотрением которых мы и закончим этот параграф.

Один пример относится ко второму по величине в России банку городского земельного кредита - Московскому городскому кредитному обществу⁸. Вторжение Министерства финансов во внутренние дела этого банка санкционировалось Комитетом министров, а особые журналы Комитета получали высочайшее утверждение Николая II.

В начале 1890-х годов в Московском кредитном обществе сложились, по выражению официальных документов, две "партии". Одна из них обладала большинством паев Общества, и возглавлявшие ее лица с 1880-х годов бессменно входили в состав правления. В 1893 г. Министерство финансов с высочайшего разрешения произвело ревизию Общества и пришло к выводу, что там сложилось "сплоченное единомышленное большинство пайщиков, преследующих исключительно свои личные цели". В такой констатации не было еще ничего криминального, поскольку все банки этого типа действовали на основе "взаимного кредита", иначе говоря, пользоваться ссудами имели право лишь пайщики банка. Однако в выводах ревизии эти личные интересы в дальнейшем характеризовались как "состоящие отчасти в получении срочных ссуд", а главное, в возможности для заправил "не производить оплаты срочных платежей по ссудам". Подоплека недовольства как Министерства, так и "обиженной" партии меньшинства состояла в том, что большинство пайщиков Общества составляла так называемая домовладельческая буржуазия (по существу являвшаяся одной из разновидностей характерной для малопромышленных городов торговой буржуазии), занимавшаяся также подрядами и поставками и вкладывавшая свои накопления в городскою земельную собственность. В условиях крупнейшего промышленного центра, да еще в первопрестольной Москве, такая "партия" внутри банка официально расценивалась как "случайная группа дельцов", захвативших руководство в правлении.

Сперва Министерство финансов для наведения порядка в Обществе нашло достаточным заменить многолюдное общее собрание, в котором, очевидно, терялись пайщики, не входившие в "сплоченное большинство", - собранием уполномоченных. Однако на первом же собрании уполномоченных был избран прежний состав правления. "Пришлось отменить выборы самих уполномоченных" и одновременно провести новые "под руководством лица, назначаемого Министерством финансов".

стр. 82

Этим путем разбить "сплоченное единомышленное большинство" тоже не удалось, и те же лица продолжали возглавлять банк.

В 1897 г. с разрешения Николая II Витте провел вторую ревизию, Наиболее существенной мерой, последовавшей в результате этой ревизии, явилось создание в Московском городском кредитном обществе еще одного органа - наблюдательного "Комитета владельцев облигаций", членам которого предоставлялось право присутствовать на заседаниях правления. Выбор названия вновь учрежденного органа и принципа его комплектования объяснялся тем, что среди владельцев облигаций общества гораздо больше, нежели среди пайщиков, была представлена крупная московская буржуазия, входившая в другую, "обиженную и недовольную партию", в том числе находившиеся в резкой оппозиции к правлению московский городской голова князь В. М. Голицын, А. С. Вишняков, К. И. Гучков, С. С. Карзинкин, С. И. Лямин, С. Т. Морозов, Д. А. Расторгуев и др. Представители этой второй партии во главе с Голицыным и вошли во вновь созданный комитет, имея там более половины голосов.

Помимо этого, в результате ревизии 1897 г. в банк был назначен уполномоченный Министерства финансов с правом наблюдения за деятельностью банка, ознакомления с текущей документацией, присутствия на заседаниях правления и, главное, - с правом приостанавливать и передавать на разрешение Кредитной канцелярии все распоряжения правления, "не согласные с уставом банка" или с изданными в его развитие предписаниями Министерства. Не ограничившись этим, Витте поставил во главе Комитета владельцев облигаций управляющего Московской конторой Государственного банка, подключив тем самым к надзору за Кредитным обществом еще одного весьма авторитетного для Москвы представителя Министерства.

После принятия всех перечисленных мер по жалобе "группы заемщиков во главе с Голицыным" было начато судебное следствие о злоупотреблениях со стороны правления. Тем не менее в январе 1898 г. на очередных выборах правления, проходивших "с соблюдением всех формальностей" под председательством уполномоченного Министерства, были вновь переизбраны все члены прежнего состава правления. Такое происшествие Витте расценил как нечто "неуместнее со стороны господствующей партии", и Министерство "предъявило настойчивое требование", в результате которого в июле 1899 г. неугодные члены правления сложили свои полномочия. Вскоре они были осуждены за злоупотребления окружным судом с лишением особых прав и приговорены к высылке в Олонецкую губернию, но обжаловали приговор. Решение следующих судебных инстанций задержалось, а в 1901 г. один из влиятельных пайщиков, некто Шильдбах, добился избрания большинства уполномоченных из лиц, "угодных семейству Шильдбах". Последняя характеристика взята из заявления, с которым 12 уполномоченных, представлявших партию меньшинства, обратились в Министерство финансов. В этом заявлении указывалось, что в случае, если и члены правления будут избраны "из партии Шильдбаха", "упорядочение дел банка станет невозможным", а "усилия благонадежных лиц бесцельными". Заявление было поддержано компетентными и "беспристрастными" лицами: городским головой и управляющим Московской конторой Государственного банка. Витте также считал избрание Шильдбаха или других представителей прежнего "сплоченного большинства, для борьбы с которым правительство уже приняло столько мер вплоть до уголовного преследования (тем самым Витте признавал, что Шильдбах и другие правленцы были преданы суду по инициативе Министерства. - И. Г.), совершенно нетерпимым".

Во избежание такого избрания было решено назначить в Московское кредитное общество "применительно к положению уполномоченных Министерства финансов" при земельных банках - "правительственного директора". Чтобы в должной мере оценить такое решение, следует учесть, что до этого случая непосредственное вмешательство Министерства финансов в деятельность частных земельных банков ограничивалось контролем над выпуском ими закладных листов и своевременным их погашением. Назначенные члены правления имелись лишь в Земельном кредитном обществе Царства Польского и Виленском акционерном земельном банке, где также преобладали польские помещики. В обоих этих случаях вмешательство в их деятельность определялось противоположной целью: не охранением землевладения польского дворянства, а наоборот, стремлением правительства ущемить права последнего в Польше и особенно в пограничных с ней литовских и белорусских районах.

Назначение правительственного директора не было последним шагом Витте в данном деле. Шильдбах все еще находился на свободе, приходил в банк, и его сторонники созвали собрание вновь избранных уполномоченных летом, когда "солидная деловая Москва была в разъезде". Это грозило избранием сторонников "сплоченного большинства" не только в правление, но и в наблюдательный комитет. Как писал уполномоченный Министерства в Кредитном обществе, в Москве, изверив-

стр. 83

шейся за 10 лет безуспешной борьбы в возможности упорядочить управление банком, подобный результат мог быть воспринят как знак, что правительство бессильно подавить "подпольную агитацию партии осужденного правления". Витте в связи с этим донесением уполномоченного написал: "Допустить такой исход дела ни в коем случае нельзя, ибо это подорвало бы значение прежних мероприятий и было бы отступлением от тех решительных мер, на которые пошла правительственная власть по Высочайше утвержденному положению Комитета министров. Надо убедить сторонников прежнего правления, что возврата к старому не может быть".

Руководствуясь этим, Витте оформил через Комитет министров и санкцией Николая II право министра финансов "в случае надобности" отменять постановления собрания уполномоченных о замещении должностей в органах управления банка с предоставлением "тому же собранию производить новые выборы должностных лиц". Кроме того, на уполномоченного Министерства в Обществе было на трехлетний срок возложено председательствование на собраниях уполномоченных. Пользуясь высочайше утвержденным правом, в 1903 г. Витте неоднократно отказывал в утверждении лицам, избранным в правление Общества собранием уполномоченных.

В мае 1904 г. новый министр финансов Коковцов констатировал, что хотя состав правления мало-помалу улучшается, упорядочение дел в банке "еще не вполне достигнуто", "агитация со стороны устраненных лиц не прекратилась", и они прилагают все усилия, чтобы в московской печати бросить тень на деятельность уполномоченного Министерства и неугодных им новых членов наблюдательного комитета и правления Общества. Поэтому Коковцов считал неизбежным дальнейшее продление срока действия всех мер, принятых Витте, и даже выражал сожаление, что Министерство не может пойти так далеко, "чтобы взяться за утверждение самих уполномоченных". В результате Комитет министров одобрил предложение министра финансов о том, чтобы еще в течение трех лет избранные собранием уполномоченных члены всех органов Общества (правления, наблюдательного комитета и оценочной комиссии) утверждались Министерством. Вместо отводимых им лиц министр получал право утверждать лиц, следующих за ними в порядке убывания числа голосов, поданных за их избрание на собрании уполномоченных. Иначе говоря, министр мог отвергать все неугодное ему начало списка баллотировавшихся вплоть до того места, с которого следовали кандидаты, угодные министерству. До утверждения министром избранные члены правления и других органов банка не могли впредь вступить в должность.

Итак, более чем десятилетнее вмешательство Министерства финансов в деятельность Московского городского кредитного общества, в конце концов приведшее к тому, что представитель Министерства стал фактически управлять всеми делами этого банка, отнюдь не диктовалось общими потребностями экономической политики. Не было оно вызвано и "заботами" о сохранении или безболезненной для его кредиторов ликвидации банка. Обычно при спасании пошатнувшихся предприятий и банков их ревизия бывала неизбежна и вполне соответствовала интересам их заправил. Столь же отвечало интересам последних и назначение чиновников Министерства финансов и Государственного банка в правления предприятий и банков. Поэтому они сами охотно избирали в правления угодных им и Министерству чиновников. Но Московскому городскому кредитному обществу не угрожали ни крах, ни разорение, а "злоупотребления" московской домовладельческой буржуазии заключались в основном в затягивании платежей банку по полученным ссудам. Таким образом, в данном случае не действовала ни одна из тех объективных причин, которые делали бы вмешательство Министерства и принятие им [на себя] управления банком необходимым, как то бывало с некоторыми другими находившимися на грани банкротства банками - коммерческими, а в отдельных случаях и земельными (Саратовско-Симбирский в 1880-х годах или Харьковский в 1901 г.). Оттого действия Витте в отношении Московского городского кредитного общества не могут расцениваться иначе, как бесцеремонное бюрократическое вмешательство и попытка с помощью авторитарных методов расправиться с неугодной ему группировкой.

Не менее показательно и то, что хотя в "партию меньшинства" входил ряд лидеров московской и даже всей российской буржуазии, эта "партия" считала наведение порядка в банке при помощи Министерства естественным и вполне нормальным явлением. Казалось бы, крупнейшие московские тузы имели достаточные экономические возможности, чтобы самостоятельно прибрать банк к рукам, либо скупив по повышенной цене старые паи, либо добившись от Министерства финансов увеличения паевого капитала банка и приобретя новые паи. В действительности же эта ведущая группа буржуазии в конце XIX в. предпочитала свои чисто коммерческие распри с другими группами буржуазии решать с помощью правительства. Этим она полностью подтверждала политические расчеты Витте, настойчиво стремившегося (см. выше

стр. 84

§ 3), открыв крупной буржуазии широкий доступ в дворянство, тем самым и обуржуазить дворянство, и подвести новую базу под самодержавно-бюрократический строй. Характерно и то, что Комитет министров, в котором были представлены такие противники общего курса проводимой Витте экономической политики, как министр внутренних дел и отчасти - министр земледелия, единодушно поддержал все крайние меры вмешательства в деятельность Общества.

Еще меньше оснований, чем в случае Московского городского кредитного общества, имело вмешательство Витте в дела Михайловского дворянского банка в городе Кутаиси. Банк этот был учрежден, наряду с аналогичным Тифлисским дворянским банком, для поддержки грузинского дворянства и сохранения его земельных владений (в значительной степени - городских и переплетавшихся с домовладением), которые в пореформенные годы стали переходить к купцам армянского происхождения. Михайловский банк был учрежден дворянством Кутаисской губернии, а владельцами паев банка были дворяне всей Восточной Грузии. В результате на общих собраниях банка, на которых под председательством губернского предводителя дворянства избирались органы управления банком, возникли две категории юридически полноправных участников. Наличие этих категорий и многолюдность собраний привели к возникновению партий, стремившихся использовать банк в своих интересах. На общих собраниях, куда съезжалось свыше тысячи человек, возникали, по выражению официальных документов, "потасовки". Избираемые представители той или другой одержавшей верх "партии" допускали злоупотребления: преувеличенные оценки земель, завышение размеров ссуд и несвоевременное их погашение. Даже когда заложенные имущества ставились на торги, неисправные заемщики продолжали жить в своих имениях, хозяйничать в них и пользоваться их доходами.

Казалось бы, у правительства имелись все возможности в обычном порядке воздействовать на деятельность банка, возбудить для острастки уголовное преследование против его правления и т. д. Но Витте избрал другой путь, по форме во многом напоминающий использованный в отношении Московского городского кредитного общества. В 1894 - 1895 гг. была проведена оформленная царским разрешением правительственная ревизия банка. Она вскрыла изложенные обстоятельства, в совокупности дававшие вполне достаточные основания и для привлечения правления к суду, и для закрытия банка. В своем докладе в Комитет министров Витте, однако, заявил, что ликвидация банка может отразиться на положении всего местного дворянства и не соответствует "тем заботам и усилиям, которые проявляет правительство к удержанию землевладений в руках" последнего. Поэтому Витте и здесь предпочел действовать уже охарактеризованными выше методами диктата.

В конечном счете во главе Михайловского банка также был поставлен чиновник Министерства финансов. "Беспорядки и насилия", которые происходили на многолюдных общих собраниях, правда, после этого прекратились, но среди уполномоченных, заменивших общие собрания, продолжали функционировать те же "партии". Вторичная ревизия банка в 1901 г. выявила, что и при правительственном чиновнике выбранные прежде члены правления оставались на своих местах и прежние непорядки в деятельности банка так и не были устранены. С благословения Комитета министров Витте еще более расширил функции и полномочия назначаемого Министерством председателя правления банка. Во всех своих действиях, включая отмену и изменение всех постановлений и распоряжений правления и наблюдательного совета, когда эти решения "не согласны с пользой банка", председатель-назначенец мог "руководствоваться", в сущности, лишь собственными усмотрениями⁹.

Опека Михайловского банка продолжалась много лет. При всех своих огромных полномочиях ни один из сменявшихся председателей-назначенцев так и не мог справиться с порядками, заведенными экспансивным кутаисским дворянством. Поэтому в конечном счете Коковцов в 1907 г. счел целесообразным из-за полной неэффективности правительственного вмешательства в дела Кутаисского банка отменить прежнее решение и прекратить назначение правительственных уполномоченных в правление банка.

Таковы два ярких примера бесцеремонного сановного вмешательства Витте в дела буржуазии.

5. Отношение Витте к крестьянству и его позиция по рабочему вопросу

В отношении к крестьянству расхождения между позицией "либеральной" бюрократии, представленной Витте, которого "умеренно и примирительно" поддерживал более широкий слой высшей бюрократии, и позицией "дворян-дегенератов" выразились с наибольшей полнотой и яркостью. Но при всей своей резкости различие

стр. 85

обеих позиций было расхождением внутри одного класса по вопросу о путях и способах сохранения и укрепления своего политического господства и старых экономических преимуществ в наступившую эпоху капитализма. (Недаром "либерализм" высшей бюрократии в равной мере мог уживаться, скажем, и с либерализмом во внутренней политике времен реформ 1860 - 1870-х годов, и с неприкрытой реакционностью в той же политике во время контрреформ 1880-х годов.) Поэтому "государственный" и субъективно более человечный подход Витте точно так же был в социальном отношении выражением интересов старого господствующего класса, как и подход "дворян-дегенератов". И когда в 1905 г. организованные выступления народных масс поставили под вопрос самое существование столь любезного Витте российского самодержавия, он без колебаний принял на себя миссию подавления революции 1905 - 1907 гг., направив для разгрома восставшего пролетариата Москвы кровавого палача Ф. В. Дубасова (впоследствии в "Воспоминаниях" Витте называл его "человеком прямым, честным, мужественным"¹⁰) и открыв шлюзы для безудержного террора сверху против рабочих и крестьянских масс.

Позиция Витте по крестьянскому вопросу находилась в полном согласии с его государственно-правовыми и историческими представлениями. Бюрократия "создала" российскую державу и "призвана" управлять ею и вести дальше по пути роста ее могущества и влияния. Крестьянство же - это русский народ, вынесший на своих плечах всю непомерную тяжесть создания Российской империи, и его историческая миссия и впредь останется той же: нести "тяготы" и "жертвы" во славу могущества и величия государства.

Таким образом, крестьянство и в новую историческую эпоху остается для Витте прежним податным сословием. Его "малые достатки", с точки зрения Витте, должны служить главным источником государственных средств, идущих не только на традиционные "общегосударственные нужды", но и сверх того - на усиление и ускорение капиталистической индустриализации страны. Именно такой смысл крылся за виттевским отождествлением государственных средств с народными. Именно поэтому стремился Витте оградить эти средства от значительных покушений на них со стороны "дворян-дегенератов". Указывая на связь благосостояния государства с "благосостоянием народа", он приветствовал развитие капитализма в крестьянском хозяйстве и - наперекор узкокорыстной и близорукой позиции реакционных помещиков - искал пути развязывания капиталистических отношений во втором раскрепощении крестьян от добуржуазных правовых порядков (см. выше гл. 5, § 5). Подобное "завершение великой реформы", к которому Витте тщетно призывал царя, было для него, как и капиталистическая индустриализация страны, прежде всего средством упрочения самодержавия.

Увеличение достатков крестьянской буржуазии и расширение контингента (и суммы доходов) "исправных арендаторов и исправных рабочих" в сельском хозяйстве, по мнению Витте, открывало путь к росту благосостояния государства и увеличению государственных доходов. "Наш бюджет до освобождения крестьян, - писал Витте царю в октябре 1898 г., - был 350 млн. руб., освобождение дало возможность довести его до 1400 млн. рублей. Но уж теперь тяжесть обложения дает себя чувствовать... Если бы благосостояние наших плательщиков было равносильно благосостоянию плательщиков Франции, наш бюджет мог бы достигнуть 4200 млн. руб. вместо 1400 млн. рублей"¹¹. Процитированное высказывание отражает личный подход Витте к "крестьянскому вопросу". Витте не захотел в своем письме тактически приспосабливаться к уровню политического мышления последнего российского венценосца, хотя имел к тому полную возможность. Ведь, как известно, с середины 1890-х годов мнение о чрезмерном напряжении платежных сил населения стало распространенным и в верхах бюрократии, а в 1896 г. его недвусмысленно высказал царь [в надписи] на документе, направленном Комитету министров. В таких условиях Витте было бы проще простого после упоминания о "тяжести обложения" именно на этой частной задаче - возможности в перспективе ослабить тяжесть налогового обложения населения - и сконцентрировать свою дальнейшую аргументацию. Однако он этим столь выгодным и беспроигрышным тактическим приемом пренебрег, предпочитая поставить вопрос в целом и по-своему кардинально, призвав "отца русского народа сделать из крестьянина действительно свободного человека"¹². А уж многомиллионное русское крестьянство, эта огромная податная сила, на "заботы" государства ответит сторицей, приумножая доходы и мощь Российской державы. Таков был истинный социальный смысл расчетов и надежд Витте на буржуазное развитие крестьянства.

Крестьянство для Витте являлось не только главной податной силой, или экономической базой самодержавия, но и главным политическим устоем Российской державы. Имея в виду русское крестьянство, Витте писал: "В русском народе сложи-

стр. 86

лась та самодеятельность, которую некоторые склонны считать особенностью русского народного духа, - это способность русского человека мыслить себя не иначе, как членом общественного союза, находящимся под властью мира, стремление русского человека всякое дело делать сообща на артельных основаниях, с удивительным иногда уменьем подчинять свои интересы интересам общественным. Государство при самодержавной форме правления, не становясь в противоречие с своими основными принципами, может поощрять развитие такой общественной свободы, и всякое здоровое государство должно стать на этот путь"¹³. Патриархальное крестьянство с его необыкновенно приспособленной к самодержавию "общественной самодеятельностью" и, добавим, проникнутое устойчивыми иллюзиями патриархальной веры в царя, - вот каков, по убеждению Витте, незыблемый политический устой самодержавия и всевластия бюрократии. Такую "общественную самодеятельность" покорного, политически не прозревшего крестьянства централизованному бюрократическому аппарату следует всячески поддерживать и использовать в своих интересах. "Заботы" дальновидной бюрократии о благосостояния крестьянства - это заботы рачительного хозяина о своем хозяйстве: "Там, где овцам плохо, плохо и овцеводам"¹⁴. И эта вера в изначальную и потому неизменную патриархальную природу русского крестьянства уживалась у Витте с убежденностью в том, что основным путем поднятия благосостояния крестьянского хозяйства должно явиться развитие капиталистических отношений в сельском хозяйстве, рост сельской буржуазии и расширение контингентов сельскохозяйственных рабочих и "исправных арендаторов".

Подобная реакционная утопия была, конечно, одной из самых слабых сторон экономических и политических концепций "великого реалиста". Ставка Витте на приспособление русской крупной буржуазии к всевластию самодержавия и интересам помещиков была во многом реальна и дала несомненные плоды. Его представление о возможности некоторой модернизации государственного аппарата также было в какой-то мере воплощено в жизнь, хотя и дало потом иные результаты, чем ожидал сам Витте, из-за того, что большинству его "воспитанников" интересы частного капитала в конечном счете оказались ближе "государственных". Что же касается представлений о крестьянстве как главном политическом устое самодержавия, то в этом решающем пункте упования Витте потерпели и не могли не потерпеть полный крах.

Крушение своих несбывшихся надежд Витте даже во время подъема революции мог еще сваливать на реакционных помещиков и Николая II, не захотевших принять его программу развязывания буржуазных отношений в деревне. Но после выборов в I Думу и начавшейся реакционно-помещичьей ломки добуржуазных отношений в деревне Витте замолк и, ограничившись резко критическими замечаниями о столыпинщине¹⁵, не сумел в своих "Воспоминаниях" высказать никаких позитивных и конструктивных идей по крестьянскому вопросу. Реакционные помещики и их представители, занимавшие господствующее положение в правительстве, извлекли из революции лишь один урок, поняв, что и в деревне надо окончательно стать на путь капитализма. Но при этом они во всю развязали дикие полицейские методы, которые так решительно осуждал Витте и которые, как он хорошо понимал, в конечном счете обернутся против тех, кто их применяет.

От всей прежней концепции Витте у него осталась теперь лишь вера в ту Россию, которая была ему близка, и в ее главный устой - русское крестьянство. "Я смотрю, - писал он во время разгула реакции, - и всегда смотрел на Россию как на государство наиболее демократическое из всех государств Западной Европы, но демократичное в особом смысле этого слова; было бы правильнее сказать: как государство "мужицкое", ибо вся соль русской земли, вся будущность русской земли, вся история, настоящая и будущая, России связана, если не исключительно, то главным образом с интересами, бытом и культурой крестьянства. И если, несмотря на то ужасное время, которое мы ныне переживаем, я все-таки убежден в том, что Россия имеет громадную будущность, что Россия из всех тех несчастий, которые ее постигли и которые, вероятно, будут, к несчастию, еще следовать, выйдет из всех этих несчастий перерожденной и великой, то я убежден в том именно потому, что я верю в русское крестьянство, верю в его мировое значение в судьбах нашей планеты"¹⁶.

* * *

Отношение Витте к "рабочему вопросу" имело ту же старую социальную и реакционно-утопическую основу, что и его оценка патриархальности русского крестьянства.

Патерналистическая политика в России уходит своими корнями в эпоху крепостничества. Местной администрации вменялось в обязанность проявлять "заботы" о крепостных рабочих на владельческих и посессионных заводах, следить за тем, чтобы

стр. 87

эти рабочие были обеспечены прежде всего работой, а также продовольствием и чтобы им своевременно выдавалась заработная плата. В новую капиталистическую эпоху, под влиянием возникновения и роста рабочего движения, правительство стало на путь охраны труда и организации фабричной инспекции, рассматривая, однако, эти меры в плане традиционных патерналистических "забот".

Так, в частности, понималось буржуазными либералами введение фабричной инспекции, которая для инициатора ее создания Н. Х. Бунге являлась, по собственному его признанию, средством борьбы с социализмом и укрепления самодержавия. Бунге также рекомендовал Александру III обязать предпринимателей обеспечивать рабочих сносным жильем и строить для этого дома за счет предпринимателей и даже вводить участие рабочих в прибылях. Последнее предложение Бунге примечательно в том отношении, что на Западе "partnership" находился в то время еще на самой начальной стадии развития и применялся лишь отдельными, главным образом швейцарскими предпринимателями.

Подобная традиция как нельзя более соответствовала общей экономической и политической концепции Витте. Но, не ограничиваясь введением некоторых новых мер охраны труда, Витте выдвинул положение о "законности" экономических требований рабочих и даже экономических стачек, которые всегда расценивались полицейским аппаратом самодержавия как противозаконный "бунт".

Витте всерьез полагал, что олицетворяющая самодержавие "модернизированная" бюрократия способна играть роль арбитра и примирителя в классовой борьбе рабочих против капиталистической эксплуатации, поставив "в России рабочий вопрос на единственно верном основании союзной работы труда и капитала для подъема общего благосостояния страны"¹⁷.

В "Конспекте лекций..." Витте учил наследника престола, что "в рабочей среде, находящей законную защиту своих прав и истинных интересов, справедливое государственное регулирование отношений к капиталу и право товарищеской организации для улучшения материальных условий своего существования, деятельность агитаторов", преследующих, по мнению Витте, лишь "личные политические цели", "успеха иметь не может". Продолжая рисовать свою идиллическую картину, Витте писал далее: "Россия, вступая на путь более широкого промышленного развития много позднее других государств, имеет перед собой богатый опыт чужих заблуждений и мероприятий для выхода на прямую дорогу гармонического развития всех сил. Ей легче, таким образом, избежать ошибок, сразу избрав надлежащий путь, легче действовать и потому, что государственный ее путь соглашения частных и общественных интересов в России намечается единою волею, вне борьбы партий и частных интересов"¹⁸.

Реакционные иллюзии Витте относительно "управляемого сверху" единства труда и капитала потерпели крах еще раньше, чем его ставка на патриархальное крестьянство. Русская буржуазия приняла в штыки позицию Витте: ее вполне устраивала исконная полицейская "трактовка" рабочего вопроса, заключавшаяся в подавлении любого организованного (хотя бы и мирного) выступления рабочих в защиту своих чисто экономических интересов. С пробуждением рабочего движения в России возникло тесное взаимодействие фабрикантов и заводчиков с полицией, которую они охотно брали на свое содержание.

Окончательный удар утопической позиции Витте нанес сам полицейский аппарат Министерства внутренних дел. Он тоже стоял на почве патерналистической политики, но, разумеется, в самых ее варварских, староазиатских формах. Генерал-губернаторы и губернаторы ходатайствовали перед царем как о продовольственной помощи голодающим крестьянам, так и о поддержке разорившихся заводчиков Урала, чтобы не оставить без работы "заводское население". Но те же власти на местах беспощадно подавляли малейший организованный протест уральских рабочих, которым заводоуправление месяцами не выплачивало заработной платы. Этот варварский вариант патернализма породил зубатовщину - "полицейский социализм", к которому Витте отнесся с омерзением. "Культурный социализм" бисмарковского типа в рабочем вопросе был направлен против сознательного социалистического рабочего движения. Витте, как и Бисмарк, видел в нем средство подорвать политически организованное, сознательное рабочее движение. Однако реакционный "полицейский социализм" был для Витте совершенно неприемлем тем, что, демагогически беря на вооружение самый принцип организации, применял его в отношении наименее сознательных рабочих и вводил последних в круг их "общих интересов" посредством черносотенной политической демагогии. Сетуя, что "рабочие уходят в руки революционеров", которые "проповедуют им теории, сулящие им всякие блага", Витте отмечал, что зубатовцы решили бороться с этим, делая "то же, что делают революционеры", то есть "устраивать всякие полицейско-рабочие организации, защищать, или

стр. 88

главным образом кричать о защите интересов рабочих, устраивать всякие общества, сборища, лекции, проповеди, кассы и проч.". Но при этом, если "революционеры идут против современной организации общества" и "против капитала", то зубатовцам нет никакого дела "до капиталистов, до промышленности, основанной на совершенной организаций общества"; им "нужно лишь спокойствие, то есть сохранение полицейско-государственного режима, дающего внешнее спокойствие"¹⁹.

Уязвимость позиции Витте по рабочему вопросу еще до зубатовщины выявилась и в другом отношении. Стремясь оградить чисто экономические стачки от вмешательства полиции, Витте рассчитывал, что его фабричная инспекция выступит в роли примирителя, обеспечивающего "союзную работу труда и капитала". В действительности же фабричные инспекторы оказались бессильными против "союзной работы" фабрикантов с полицией. Так выглядели на деле результаты "модернизации" аппарата важнейшего экономического министерства на общем фоне огромного и всесильного старого полицейского государства, и так дали еще одну трещину "стройная" политическая концепция Витте и его иллюзии относительно возможностей превращения самодержавно-бюрократического государства в "правовое" (см. выше § 2).

Однако характерно, что ни зубатовщина, ни даже огромный опыт революции 1905 - 1907 гг. не изменили патерналистической основы виттевских взглядов по рабочему вопросу. Еще до провала зубатовщины Витте провел первый в России закон об обязательном страховании рабочих от несчастных случаев и выступил с развернутым проектом организации врачебной помощи рабочим за счет предпринимателей в масштабах, неизвестных Западу, и выходившим даже за пределы бисмарковского законодательства о страховании рабочих. В 1912 г. он выступил с развернутой речью в защиту - с тех же позиций - организации врачебной помощи при обсуждении в Государственном совете законов о страховании рабочих. В то время как помещичья III Дума при прохождении тех же законов пошла в вопросе о врачебной помощи на поводу у представителей крупной буржуазии, Витте сумел мобилизовать против позиции Думы большинство реакционных сановников, объединив их именно на почве патерналистической критики буржуазии.

6. Витте и Александр III. Витте и Николай II

Нарисованная в § 3 картина взаимоотношений Витте с дворянством была бы неполной без хотя бы краткого рассмотрения темы "Витте и Николай II".

Было бы напрасным искать какие-либо крупные расхождения между царем и министром по основным вопросам проводимой Витте официальной экономической политики. В главном Николай II не мог не поддерживать Витте, так как оба они стояли на одной социально-политической платформе: сохранения пережиточного политического строя и экономических привилегий помещиков. Поэтому рассматривать их как выразителей двух разных и противоположных начал - старых и новых (капиталистических) экономических и политико-правовых порядков - было бы неверно. Подобно реформам 1860-х годов, экономическая политика, способствующая развитию капитализма, исторически была необходима для продления существования самодержавия. Это положение было с 1860-х годов твердо усвоено как царями, так и сановной бюрократией высших правительственных органов и ничем в главном не поколеблено во время реакции и контрреформ 1880-х годов. Необходимость такой экономической политики, проводившейся уже в течение 30 лет, не мог не понимать - при всей посредственности его личности - и Николай II, тем более, что царю видны были и результаты виттевской политики в наиболее наглядных и возвышающих личный царский престиж проявлениях (Транссибирская магистраль и рост значения самодержавной России в мировой политике, возможность значительных затрат на перевооружение без увеличения государственного долга, "расцвет" русского государственного кредита заграницей и т. д.).

Николай II оказывал Витте всю ту необходимую поддержку, без которой ни одна из крупных экономических реформ не могла стать законом и проводиться в жизнь. Среди них был и переход к золотой валюте, вызвавший наибольшие разногласия в верхах и яростные нападки реакционных помещиков, на стороне которых были личные симпатии царя. Не побудили его расстаться с Витте и широко распространившиеся во время кризиса в России и за границей толки о крахе всей экономической политики Витте. Напротив, царь поддержал своей санкцией все традиционные меры проводившейся Витте антикризисной политики (см. выше гл. 7 - 8). Противодействие или затруднения со стороны Николая II Витте приходилось преодолевать лишь по некоторым, хотя и существенным, но все же частным вопросам, таким, например, как утверждение иностранных предприятий или спасание в интересах московской буржуазии поляков-

стр. 89

ских банков и предприятий²⁰, поскольку сам банкирский дом Полякова представлялся царю "еврейским гнездом" в первопрестольной Москве. И лишь в 1898 г., придя к осознанию необходимости затронуть незыблемость полукрепостнических порядков в деревне, Витте натолкнулся на категорический отпор царя и вынужден был смириться (см. гл. 5, §§ 4 - 6). Существенно, однако, что и на этот раз неудовольствие царя отнюдь не лишило Витте возможности продолжать его прежнюю линию в той мере, в какой она не преступала сложившихся границ и не посягала на сохранявшуюся полукрепостническую эксплуатацию в деревне.

И все же при всей общности классовых и политических целей царя и министра Николай II не был тем самодержцем, в каком нуждался Витте с его политикой стремительной капиталистической индустриализации. Несмотря на отрицательное отношение Витте к проведенным в 1880-е годы контрреформам в деревне, идеалом "действительного самодержца" для него оставался Александр III²¹. Под надежной державной эгидой такого государя, как Александр, можно было твердо и без лишних осложнений осуществлять государственные задачи. Поскольку же решение последних для Витте всегда было неразрывно с его собственным устремлением к личной власти и неограниченному влиянию, то неудивительно, что нужный Витте самодержец отнюдь не должен был обладать ни выдающимся умом и способностями²², ни широким государственным кругозором. Именно поэтому "незабвенный" Александр III, ограниченный солдафон, обладавший, однако, твердым и определенным характером, грубым, но не мелочным, чуждым колебаний, и потому решительный и последовательный в проведении усвоенных им взглядов на задачи правительственной политики, был в представлении Витте наилучшим выразителем самой идеи самодержавия. Названные черты характера царя прекрасно устраивали Витте, а сам он сходными с Александром чертами характера импонировал царю.

Александр III и с первых шагов облеченный его доверием влиятельный министр вполне подходили друг другу. Александру было вполне по плечу такое личное непосредственное участие в разрешении государственных задач экономической политики, как "соразмерение" расходов с доходами и сдерживание стремлений ведомств к постоянному увеличению своих расходов. Нечего и говорить, что подобное "высочайшее участие" было как нельзя более на руку Витте. Позднее он неоднократно восхвалял покойного царя за то, что тот сам был "своим министром финансов". Если прибегать к подобным формулировкам, справедливость требовала бы признания того, что Александр III, главный вдохновитель контрреформ 1880-х годов, в гораздо большей степени был "своим министром внутренних дел", чем "своим министром финансов". Но Витте и не скрывает тенденциозной заинтересованности, и в его восхвалениях нет-нет да и проскользнет, что фактически царь в данном случае выполнял функции помощника Витте: почивший монарх непреклонно стоял "на страже охраны бюджетного равновесия, тщательно соразмеряя расходы с доходами... Можно сказать, что в этом отношения... был самолично Министром финансов России, ибо Его Величеству не раз благоугодно было принимать на себя "тяжелую обузу Министерства финансов", умеряя расходные требования всех ведомств, не исключая и военного, и в особенности отклоняя вопрошения сверхсметных кредитов"²³.

В "Воспоминаниях" Витте всячески подчеркивает такие достоинства Александра III, как "стальная воля", верность своему слову, отсутствие "личного самолюбия" и "личного тщеславия", "царское благородство и царские возвышенные помыслы"²⁴. Правда, он не рискует назвать этого монарха, чье правление было еще слишком свежо в памяти русского общества, великим, но зато весьма сходный по уму, образованию и характеру с Александром III и лишь менее знакомый россиянам прусский монарх без стеснения именуется в "Воспоминаниях" Витте "императором Вильгельмом I Великим". И более того, Вильгельм специально приводится Витте в качестве примера того, что "с изрядным и даже ограниченным умом (а это как раз качество, объединявшее, с точки зрения Витте, Вильгельма с Александром III. - И. Г.) можно быть не только хорошим, но даже великим монархом"²⁵.

Несомненно, что в глазах Витте Вильгельм, так напоминавший ему Александра III, был велик прежде всего тем, что десятилетиями обеспечивал Бисмарку такое положение и решающее влияние на государственные дела, которые для самого Витте при Николае II так и остались безнадежно недостижимыми. Теми качествами, которые так устраивали Витте в Александре III, его преемник не обладал. Склонный к колебаниям, подверженный самым противоречивым влияниям, мелочный, двоедушный и злобный, Николай II не только не был способен, в отличие от Александра III, властной рукой обуздывать непомерные притязания отдельных ведомств, но и всячески попустительствовал той придворной камарилье, которая противостояла правящей бюрократии Совета министров и представляла интересы самых реакционных слоев

стр. 90

поместного дворянства. Особым влиянием на Николая в первые годы царствования пользовались великие князья Романовы. Витте, давая в "Воспоминаниях" большинству великих князей резко отрицательную характеристику, отмечал, что "при императоре Александре III великие князья ходили по струнке", а при Александре II и особенно при Николае II великие князья начинали "вмешиваться в дела, их не касающиеся", в результате чего возрождалось нечто вроде домосковской "удельной системы". Витте специально указывает, что военный министр генерал П. С. Ванновский, первым заметивший "усиливавшееся влияние на государя великих князей... в особенности в области военной", просил Николая: "Не вводите удельную систему, которую уничтожил ваш покойный отец"²⁶. Но это предупреждение было оставлено царем без внимания. Когда же Николай II вскоре после своего восшествия на престол заменил многолетнего сподвижника своего отца графа И. И. Воронцова-Дашкова бароном В. Б. Фредериксом, то есть избрал себе министром двора лицо посредственного ума и характера, по выражению Витте, "тип человека наиболее для императора подходящего"²⁷, он стал подпадать под влияние и вовсе случайных лиц. Сначала это был великий князь адмирал Александр Михайлович, женатый на любимой сестре Николая. Позднее на первое место выплыл - не без помощи Александра Михайловича - фантазер и авантюрист А. М. Безобразов. После революция 1905 - 1907 гг. главной фигурой станет Г. Распутин, вокруг которого группировались разные авантюристы. Во все периоды на Николая II значительное влияние имели некоторые особенно близкие ему по духу великие князья вроде брата Александра III Сергея Александровича, которому в царствование Александра III как раз министр двора Воронцов-Дашков, по свидетельству Витте, не давал спуску²⁸.

Понятно, что в условиях самодержавного строя с его характерными правовыми порядками подобное многообразие калейдоскопически сменяющихся влияний и требований представляло серьезное, а временами непреодолимое препятствие для деятельности первого слуги самодержавия, каким стремился быть Витте. О том, как угнетало Витте отсутствие в России при Николае II сильной власти, свидетельствует его переписка с К. П. Победоносцевым, о которой уже шла речь в § 3. В письме Победоносцеву от 25 декабря 1904 г. Витте основными причинами плачевного положения страны назвал "ужасную войну" и "отсутствие определенной, сильной, знающей, "что хочу", власти"²⁹.

"Сильная, знающая, "что хочу", власть" - вот что нужно было Витте от Николая II и чего он в последнем не нашел и не мог найти при всей своей преданности "принципу самодержавия" и всем своем пиетете к наследственному носителю этого "принципа". В свою очередь и Николая II мало устраивал доставшийся ему "в наследство" первый слуга. Хотя не подлежит сомнению, что Витте был необходим Николаю II, так как последний просто не имел выбора и поэтому не мог себе позволить расстаться с Витте и был вынужден его поддерживать, столь же несомненно и то, что Николай II с его злобным и мелким самолюбием с трудом переносил Витте.

Одну из причин такого отношения Николая II не только к Витте, но и к другим сановникам из окружения Александра III (например, к тому же Воронцову-Дашкову, который "знал молодого императора с его колыбели", был "одним из самых приближенных лиц" к Александру III, а потому "должен был производить на молодого императора некоторое гнетущее впечатление") впоследствии объяснил сам Витте. Витте пишет, что министры Александра III не могли сразу воспринять Николая II, которого "знали еще мальчиком или юношей", как "неограниченного монарха величайшей империи". Поэтому министры, а в их числе, как признается Витте, был и он сам, - "часто говорили с молодым императором не так, как они должны были бы говорить с самодержавным государем великой империи"³⁰.

Но была и другая причина, более существенная. Как указывалось выше, в целом позиции царя и министра имели общую социально-политическую основу. В то же время из двух групп, выделявшихся в старом господствующем классе (см. § 3), Николаю II субъективно были гораздо ближе взгляды, интересы и устремления поместного дворянства, нежели государственно мыслящей правящей бюрократии. Как известно, Александр II и Александр III считали себя надсословными самодержцами, а не представителями одного только дворянства. В отличие от них, Николай II, уйдя из-под опеки сановников Александра III, впервые объявил себя (и это тоже было одним из признаков разложения самодержавия) первым помещиком страны. Именно поэтому, хотя он и понимал историческую необходимость экономической политики Витте для продления существования самодержавия, внутренне она оставалась ему чуждой, а поддержка, которую он ей оказывал, принимала характер вынужденной, навязанной обстоятельствами. В этой связи показателен следующий факт. Важнейший доклад Витте 1899 г. о торгово-промышленной политике империи (см. гл. 4, § 1), даже с

стр. 91

преувеличениями освещавший те "жертвы", которые должно нести население ради индустриализации страны, давал царю яркие данные для размышлений и сомнений. Однако на многостраничном типографском экземпляре доклада нет ни одной пометки царя - даже вопросительного знака. Николай ограничился лишь условным обозначением, которое обычно ставилось на информационных справках царю и означало, что материал прочитан³¹. Зато записка И. Н. Дурново, главного оппонента Витте на Особом совещании по делам дворянского сословия, в которой тот характеризовал упрочение поместного землевладения как "государственную потребность первостепенной важности", удостоилась царской резолюции: "Прочел с живейшим интересом и большим удовольствием"³². И даже в разобранной выше в § 3 второй записке Шарапова, лишенной и намека на серьезную аргументацию, все обвинения по адресу Министерства финансов и лично Витте отмечены на полях красным карандашом и, очевидно, попали в цель, во всяком случае - были взяты царем на заметку.

В результате Витте в его государственной деятельности при всей высочайшей официальной поддержке не хватало небольшого, но крайне необходимого для свободы действий в обстановке самодержавного строя условия: прочного доверия царя. Существенно, что этого необходимого условия Витте не имел и на вершине своей власти и авторитета - в 1890-е годы.

7. О социально-политическом облике Витте и крахе его реакционно-утопической программы

Яркая фигура Витте, оставившая заметный след в истории буржуазно-помещичьей России, чрезвычайно своеобразна. В социально-политическом отношении Витте как государственный деятель, несомненно, уходит корнями в прошлое, представляет собой наиболее яркого выразителя старого класса, его наиболее живучей части - российской бюрократии, того ее слоя, который называют иногда "либеральной бюрократией". "Либеральные" бюрократы начиная от деятелей реформы 1861 г. (в области экономической политики - от Рейтерна) и кончая Витте были наиболее последовательными представителями того организационного и политического опыта, который давал российскому абсолютизму возможность приспосабливаться к новым, капиталистическим условиям и использовать их в собственных интересах.

Пройдя многолетнюю школу деятельности на крупном капиталистическом предприятии (Юго-Западных железных дорогах), Витте приобрел глубокое и по-своему точное понимание капиталистической действительности, не уступая в этом отношении наиболее проницательным дельцам и буржуазным экономистам конца XIX века. Полученные знания и опыт впоследствии позволяли Витте хорошо разбираться в "нуждах" и психологии "сведущих лиц" из буржуазии, привлекаемых им в качестве помощников, консультантов и т. д. Он прекрасно разбирался и в психологии, и политических обычаях такой чисто капиталистической страны, как США, что во многом определило успех его миссии в этой стране. Тем более должен был он в лучшие времена импонировать не только французским банкирам, но и министрам Франции, в одинаковой мере легко находя общий язык и с теми и с другими.

Однако все свои знания и опыт, все свое понимание капиталистической действительности Витте поставил на службу своей реакционно-утопической концепции, задаче продления и консолидации пережиточного общественно-политического строя, оставшегося в наследство от докапиталистической эпохи, приспособления этого строя к изменившимся историческим условиям. И стоило ему попасть в сферу российской государственной деятельности и в невиданно краткий срок занять одно из высших положений в Российской империи, как сразу определилось его истинное социальное нутро. С этого времени в своих отношениях с российской буржуазией Витте выступал лишь в роли властного бюрократа, представителя государственного начала, который призван опекать и возбуждать российскую предприимчивость в "государственных интересах".

Итак, представляется, что воззрения и государственная деятельность Витте определялись двумя началами - его внутренней близостью, сродством с пережиточным социально-политическим строем и реальным пониманием современной ему капиталистической действительности, ощущением потребностей экономического развития страны. Начала эти, бесспорно, противоположны и во многом даже несовместимы, но безусловное подчинение второго начала первому вносило в виттевские социально-политические и экономические воззрения известную цельность и сообщало внутреннюю логику и последовательность его государственной деятельности.

Тому, кто не учитывает сосуществования и иерархического подчинения двух этих начал, деятельность и взгляды Витте неизбежно должны казаться лишенными

стр. 92

внутреннего единства и управляемыми в значительной степени конъюнктурными соображениями. Не случайно зарубежные буржуазные публицисты и историки, от современников Витте до наших дней, не понимая того, что Витте был прежде всего представителем "старого режима" и рассматривая его как буржуазного государственного деятеля европеизированного типа, в недоумении останавливались перед виттевским изложением своего политического кредо - разобранной выше в § 2 запиской 1899 г. о земстве. Скажем, уже известный нам П. Рорбах признавал Витте государственным деятелем "с ярко выраженным умом и интеллигентностью", "одаренным высоким финансово-техническим умением и изворотливостью", идущим много лет от одного крупного успеха к другому и долгое время внушавшим уважение и доверие к себе за границей. Но на записку о земстве Рорбах откликнулся следующими словами: "Когда читаешь "специальные" обоснования высказываний этого пухлого произведения, представляющего, коротко говоря, такой образец безумия, что становишься перед неразрешимой загадкой, как мог министр со столь выдающимся интеллектом увлечься подобным". Объяснить это "безумное" с последовательно буржуазной точки зрения произведение Рорбах может только конъюнктурным пресмыкательством Витте: со времени Александра III "догма божьей милостью самодержавного царя стала политическим лозунгом господствующей партии, а преданность самодержавию - признаком, отделяющим благонадежные элементы от неблагонадежных". Поэтому, считает Рорбах, записка Витте есть один из актов происходящего в России "соревнования в уверении и практических доказательствах преданности этому идолу", предпринятый в интересах личной политической карьеры.

Русские буржуазные авторы, в отличие от зарубежных, в общем понимали, что Витте не был выразителем интересов буржуазии. Но и они не всегда отдавали себе отчет в том, насколько органично сросся Витте со старым режимом и до какой степени он, являясь представителем высшей правящей бюрократии, был классово чужд буржуазии. В этом отношении очень показательны отклики на смерть Витте. Во многих откликах метко указывалось на социально-политическую сущность Витте. Скажем, А. С. Изгоев, принадлежавший к правому крылу кадетов, констатировал, что "все симпатии Витте лежали на стороне самодержавного абсолютизма"³⁴. М. М. Ковалевский отмечал, что считать Витте либералом было бы "большим заблуждением": Витте "был консерватор, в лучшем значении этого слова"³⁵.

Но подобные констатации сами по себе не могли объяснить всех особенностей политики Витте, и авторы некрологов были вынуждены упрекать Витте либо в конъюнктурности, либо в несоответствии запросам эпохи. Тот же Изгоев писал, что "из своей знаменитой и, действительно, двусмысленной записки "Самодержавие и земство" Витте сделал один вывод, когда требовалось свалить Горемыкина, и другой, когда пришлось считаться с растущим земским движением"³⁶. Подчеркивавший бюрократическую сущность Витте А. А. Кизеветтер упрекал его в том, что тот "не сумел перестроить самые основы своих политических воззрений" (то есть, по-видимому, стать буржуазным либералом) и тем самым показал себя "политическим деятелем малого калибра"³⁷.

Орган Рябушинских "Утро России", признавая в передовой статье, что в лице Витте сходит в могилу "большой" и "яркий" государственный деятель, в то же время констатировал, что Витте "не хватило" "для великого исторического объединения России" (то есть объединения буржуазии с властью), что Витте не был тем "великим диктаторски действующим умом", тем "одушевленным величием задачи бесстрастным исполнителем", который требовался, по мнению Рябушинских, для решения подобной задачи. Орган Совета съездов представителей промышленности и торговли журнал "Промышленность и торговля" писал в передовой статье номера, почти полностью посвященного Витте: "Вся его многосторонняя деятельность была направлена к одной цели: к организации государственного порядка... Витте не был политическим деятелем. По своему личному настроению он был слуга государя".

Предлагаемое мной здесь понимание социально-политического облика Витте как двойственного и вместе с тем цельного позволяет дать всем высказываниям и фактам, в которых обычно усматривалась "непоследовательность" или "конъюнктурность" Витте, более систематичное и удовлетворительное объяснение. В частности, и записка о земстве становится в этом случае не конъюнктурным камуфляжем, а органическим звеном всей деятельности Витте, изложением его действительного политического и государственного кредо. И это изложение хорошо соответствует сформулированному выше представлению о наличии и иерархической подчиненности двух начал в мировоззрении Витте. Материал предыдущих параграфов показывает, насколько согласуется с таким представлением о мировоззрении Витте его отношение к различным классам и группам русского общества: интересы и нужды каждого из них

стр. 93

принимались Витте в расчет лишь в той мере, в какой они отвечали общим интересам самодержавного государства в целом (разумеется, в истолковании самого Витте).

В настоящем параграфе будут рассмотрены еще три аспекта виттевской биографии и деятельности: его личная судьба после окончательной отставки, социально-правовая сущность применявшихся им методов и общий финал его программы. Как увидим, и они получают удовлетворительное объяснение на основе предложенного понимания социально-политических основ позиции Витте.

Выше в § 4 указывалось, что ближайшие помощники Витте по проведению экономической политики не считали для себя зазорным переход в сферу частного предпринимательства и многие из них заняли весьма видные или во всяком случае выгодные позиции в среде крупной буржуазии. Само собой разумеется, что этот путь был открыт и перед самим Витте, который мог бы добиться на этом пути не меньших успехов, чем, скажем, Коковцов. Однако Витте, оказавшись не удел, такого шага не сделал: его социальные корни, его интересы и устремления исключали для него самую возможность возврата в сферу частного предпринимательства, в социально чуждую ему среду крупной буржуазии. Кстати, и первоначальный переход из сферы частнокапиталистической в сферу государственной деятельности был сопряжен для Витте с чувствительными материальными потерями. Как писал Б. А. Романов, "Витте менял независимое положение полновластного распорядителя крупнейшего частного Общества Юго-Западных железных дорог, с 60 тыс. руб. ежегодного дохода, на место директора Железнодорожного департамента Министерства финансов с 16 тыс. руб. казенного жалованья"⁴⁰. И даже на посту Министра финансов его оклад составлял 25 тыс. руб., что и с учетом бесплатной казенной квартиры, столовых и т. д., дававших примерно еще 10 - 12 тыс. руб., далеко не достигало того дохода, который Витте имел в Обществе. В свете подобных цифр отказ Витте от возвращения в сферу частного предпринимательства представляется особенно показательным для характеристики его социально-политических убеждений и пристрастий.

Вывод буржуазной историографии об отсутствии в деятельности Витте "начала права и справедливости" являлся, в сущности, отраженным обобщением методов деятельности Витте. Витте действительно ничем не хотел стеснять себя - ни в подборе аргументов, ни в выборе путей и способов действия.

Скажем, для привлечения иностранных займов было необходимо нарисовать перед зарубежной общественностью впечатляющую картину процветания российской экономики. Условия деятельности самого Витте, необходимость преодолевать постоянные разногласия и противодействия в верхах, апеллируя для этого к высочайшему мнению, также требовали постоянно поддерживать у Николая II впечатление, что политика, проводимая Витте, дает блестящие результаты. И в самом деле - в умении показать в наиболее выгодном свете и крайне преувеличить успехи экономической политики, прямо сказать, - в рекламе "необыкновенного экономического расцвета" России (которым, подразумевалось, она обязана проведенным им "экономическим реформам") Витте превзошел все известное в этой области до конца XIX в., и даже позднее - вплоть до использовавшегося в политических целях рекламирования "prosperity" в США начала 1920-х годов. В публикуемых официальных документах и в официозной публицистике перед Россией и за границей представала яркая и почти безоблачная картина: стремительное развитие страны, блестящее состояние растущего государственного бюджета, якобы свидетельствовавшее о неуклонном росте благосостояния народа. Все это, правда, сопровождалось необходимыми оговорками о неизбежности "известных жертв", но и жертвы мотивировались достижением еще более прочных и великих успехов в будущем, когда Российская империя достигнет полной экономической независимости и еще более укрепит свое могущество.

Конечно, мажорный тон всей этой рекламы в какой-то степени был оправдан и объективными условиями экономической действительности конца XIX века. Темпы экономического роста страны во время подъема 1890-х годов были действительно весьма значительны, что объективно определялось характером и особенностями мирового экономического подъема. И вполне понятно, что Витте, не осознававший закономерностей циклического развития и - добавлю - склонный к субъективной переоценке собственной роли и возможностей своего влияния на экономику, не предвидел и не ожидал "при правильной политике" заминки в экономическом росте страны. Это субъективное восприятие подъема, увлеченность им, несомненно, отражались в рекламировании успехов страны.

Тем не менее не подлежит сомнению, что собственная виттевская оценка экономической ситуации была далека от рекламного благодушия: почти ко всем официально и официозно оглашаемым оценкам успехов в области железнодорожного строительства, государственных финансов и т. д. можно подобрать не менее яркие

стр. 94

примеры контр-оценок из документов более узкого распространения. Например, через все доклады Витте о росписи государственных доходов и расходов проходит уверение, что косвенные налоги безболезненно оплачиваются самыми широкими слоями населения, и, главное, ни в одном из этих докладов ни слова не говорится о неравномерности косвенного обложения. В лекциях же, предназначавшихся для одного слушателя - наследника престола, Витте не считает нужным умалчивать о несправедливости обложения предметов массового потребления и обстоятельно излагает этот вопрос с позиций среднего буржуазного экономиста (ср. выше гл. 3, § 1).

В так же не предназначавшихся для общего сведения закрытых докладах 1899 - 1900 гг. Витте дал откровенную и гораздо более близкую к истине, нежели в официальных документах, картину действительных успехов российской промышленности и более правдивую характеристику тех жертв, которые должны нести народные массы на алтарь индустриализации страны и величия российского самодержавия. При этом особенно показательно то, что здесь Витте не останавливается перед тем, чтобы ради тактических целей сгустить и без того темные краски, снова искажая действительную картину, но уже в противоположном направлении. Поэтому в этих докладах он не стремится к использованию точных фактов и цифр и даже с готовностью заимствует данные своих критиков, например, пользуется явно неточными и преувеличенными цифрами для иллюстрации "переплат населения" за металлы.

Впрочем, в виттевских методах использования информации и ее представления общественному мнению еще нет ничего особенно специфического для обстановки российского правового и политического устройства той эпохи. Как известно, аналогичные приемы широко практикуются и в условиях стран "классической" буржуазной демократии. Иное дело - применявшиеся Витте методы и приемы проведения крупных "реформ" и текущих мер экономической политики. Ради их осуществления в возможно короткий срок Витте был готов прибегнуть к любым способам независимо от того, являлись ли они в правительственной практике обычными или исключительными, приспосабливал свою аргументацию к взглядам сановников Государственного совета или Комитета министров, действовал в обход этих учреждений и даже умышленно затемнял в докладах Николаю II и истинную цель тех операций, которые нуждались в царской санкции, но вряд ли могли ее получить, если бы самодержец распознал их истинное назначение.

Столь близкое Витте "по складу души и сердца"⁴¹ неограниченное самодержавие означало невозможность существования в России единого правительства во главе с премьером, какое в Пруссии образовалось еще до революции 1848 года. Каждый министр по своему ведомству самостоятельно решал огромный круг вопросов, а когда их разрешение "превышало власть отдельного министра" или он "затруднялся их решить", он мог их внести на обсуждение Комитета министров или непосредственно доложить царю для получения его санкции. Кроме того, министр мог еще "испросить" у царя и другой порядок решения: через специально организуемое особое совещание, в обход Комитета министров.

Весь этот "порядок" управления нередко обращался против самого Витте (см. гл. 5, §§ 4 - 6) и во многом предопределял те методы, к которым Витте должен был прибегать в проведении своей экономической политики. Н. Н. Кутлер, свидетель и участник его деятельности на посту министра финансов, отмечал: "Витте являлся реформатором в такой среде и такой обстановке, которые совсем не были приспособлены для реформ"⁴². Существенно, однако, что эти методы в целом не были для Витте вынужденными, но находились в гармонии с его личностью и убеждениями. Ибо, несмотря на те трудности, которые создавал ему сложившийся порядок управления при самодержавном строе, этот строй всегда представлялся ему не помехой экономическому развитию, а гарантией правильного, "государственного" направления последнего. Неслучайно, разъясняя в своих лекциях наследнику, почему в отличие от почти всех стран Запада XIX в. в России "при самодержавной форме правления центральный банк должен быть непременно государственным", Витте мотивировал это тем, что "при самодержавии... есть полная гарантия, что на первом плане будут поставлены интересы общегосударственные", а "обусловленное вмешательством частных акционеров ограничение свободы действий банка, направленных под руководством облеченного Высочайшим доверием лица к удовлетворению общегосударственных интересов, совершенно не соответствует принципу самодержавия"⁴³. В этой небольшой цитате "принцип" трижды помянутого в ней самодержавия отчетливо противопоставлен частной коммерческой инициативе, могущей представлять угрозу "общегосударственным интересам". И Витте четко определяет, чьи же интересы ему важнее и ближе.

По своим личным качествам и убеждениям Витте был, можно сказать, призван выполнять роль всемогущего "первого слуги" самодержавия. Самодержавие, которое,

стр. 95

по разобранному выше в § 2 утверждению Витте, будто бы могло стать правовым государством и твердо соблюдать установленные им самим законы, на деле давало простор для бесчисленных отклонений и исключений, то есть для обхода законов. Самодержавие и весь его централизованный аппарат на практике означали огромную степень бесконтрольности всего государственного аппарата в целом и каждого сановного бюрократа в его сфере управления и деятельности - в особенности. Самодержавный строй был особо близок индивидуальности Витте тем, что давал ему огромную личную власть и свободу действий в отведенной ему сфере, которая, как хорошо сознавал Витте, имела решающее значение для укрепления самодержавия (а в представлении Витте - для укрепления величия и могущества России). Поскольку самодержец был единственным источником правотворчества, то каждое частное и временное отступление от продолжавшего действовать закона имело равную с законом обязательную силу, и опять-таки никто не использовал эти возможности российского "правового" строя так широко и энергично, как Витте. Недаром Кутлер признавал, что именно Витте "наиболее резко" отражает в своей деятельности "самую сущность "старого режима""⁴⁴.

Для иллюстрации методов виттевского единовластного управления как нельзя более подходит Государственный банк, о котором он говорил в приведенной цитате из "Конспекта лекций...". "Облеченный высочайшим доверием", Витте сумел добиться даже того, что функции Государственного контроля по Банку были ограничены проверкой наличия касс и кладовых без права входить в существо банковских операций. Весь "контроль" над Банком извне был сведен к тому, что официальный годовой отчет Государственного банка обсуждался в Департаменте экономии Государственного совета и журнал Департамента направлялся для сведения царю. Витте единолично распоряжался огромными средствами Банка в "общегосударственных интересах", в соответствии, конечно, со своим собственным пониманием этих интересов. Устав Банка мало стеснял его, а неуставные операции почти автоматически санкционировались высочайшими соизволениями и повелениями (см. выше гл. 8, § 1). При этом все то, что могло вызвать у Николая II сомнения, в кратких докладах по этим вопросам (еще более кратко излагаемых министром на аудиенциях у царя) не раскрывалось, а всячески камуфлировалось.

Государственный банк - лишь наиболее законченный и яркий пример бесконтрольности и власти Витте. Но в значительной степени таков же был и его образ действий в области государственного бюджета. Правда, роспись доходов и расходов тщательно рассматривалась и обсуждалась в Государственном совете, а ее исполнение не только проверялось, но и учитывалось государственным контролером (именно ведомство последнего, а не Министерство финансов составляло официальный отчет об исполнении бюджета). Однако поддерживаемая Государственным советом "разумная осторожность" - занижение из года в год обыкновенных доходов по росписи - давала Витте возможность распоряжаться огромными средствами, поступавшими сверх росписей, расходовать их дополнительно на сооружение железных дорог или на другие определяемые Витте цели, накапливать бюджетные резервы ("свободную наличность"). Одновременно таким способом сознательно создавался ореол особой прочности государственного бюджета и блистательных успехов виттевской экономической политики.

Поэтому не подлежит сомнению, что Витте с его характерными методами проведения экономической политики мог полностью развернуться лишь в обстановке российского государственного и правового строя и был неотделим от этого строя. И тот факт, что он не желал считаться ни с какими формальными ограничениями своих действий, причем не только в тех случаях, когда эти ограничения становились препятствием для проведения крупных мероприятий, имевших принципиальное значение для экономической политики, а буквально повседневно, в частных и абсолютно незначительных (в масштабах виттевской деятельности) случаях, служит лучшим доказательством тому, что сам Витте меньше, чем кто-либо, мог бы приспособиться к буржуазному правопорядку. Хотя необходимость последнего Витте начал осознавать уже в конце 1890-х годов, в своей деятельности он постоянно попирал и те основные его элементы, которые могли бы, казалось, соблюдаться и в тогдашних российских условиях. При огромном размахе хозяйственной деятельности в России и наличии крупных государственных предприятий и банков высшая бюрократия и вся масса чиновников экономических министерств прекрасно понимали необходимость соблюдения действующих законов, регулирующих гражданский оборот и торгово-промышленную деятельность. Нарушение этих законов во взаимоотношениях государственного аппарата или государственно-капиталистических предприятий с частнокапиталистическими неизбежно влекло за собой убытки и потери. Не мог не понимать этого и Витте, в течение многих лет являвшийся высшим служащим част-

стр. 96

ных железных дорог. Не мог не понимать - и, однако, постоянно нарушал. В § 4 этой главы было рассмотрено вмешательство Витте в дела двух акционерных обществ. Число сходных примеров легко умножить. Остановлюсь только на одном.

Витте решительно не желал оказать поддержку безнадежно устаревшим и бесперспективным Холуницким заводам, являвшимся наследственным имуществом дворянских предпринимателей Поклевских-Козелл. Однако совместными усилиями вятского губернатора и горного округа, министерств внутренних дел и государственных имуществ и решением царя, имевшим чисто полицейско-патерналистическую мотивировку, Витте был принужден приступить к бюджетному финансированию этих заводов. Тогда двое Поклевских - кредиторы третьего брата, юридически являвшегося единственным собственником заводов, резонно решили, что искусственное продление существования заводов приведет лишь к тому, что они ничего не получат в уплату по долгу. Они предъявили закладную к взысканию, что делало невозможным и продолжение работы заводов, и их государственное финансирование. Тем самым "истцы", действуя в своих собственных интересах и будучи совершенно непричастными к замыслам Витте, давали ему в руки удобный и вполне законный повод для завершения дела победой защищаемой им точки зрения. К тому же закладная была предъявлена за несколько месяцев перед отставкой Витте, когда у него было предостаточно личных забот. И тут в Витте взыграла амбиция царского сановника, представителя власти, который не мог допустить, чтобы дельцы, хотя бы и близкие к сановной бюрократии, помешали исполнению высочайших предначертаний, даром что эти предначертания были даны наперекор его собственному мнению. В результате Витте провел решение "о приостановлении взыскания в пользу залогодержателей", одним росчерком пера приостановив от высочайшего имени взыскание по уже предъявленной к взысканию частной закладной в сумме 2 млн. руб., обеспеченной залогом частного недвижимого имущества. Иначе говоря, Витте "приостановил" неотъемлемое право каждого частного собственника взыскивать долги, притом в данных обстоятельствах (залог недвижимости) - долги с особым преимуществом требовать описи и принудительной продажи имущества должника. С позиций буржуазного права такое решение нельзя расценить иначе, как дикое самоуправство, недаром преемники Витте так и не смогли распутать его юридических последствий⁴⁵.

После приведенных примеров становится понятным и то, почему Витте в своей "реформаторской" деятельности меньше всего затронул российское торгово-промышленное законодательство, хотя лучше чем кто-либо понимал его устарелость. Достаточно указать, что он не только не внес ничего существенно нового в акционерное законодательство, но сознательно сохранял закон об уголовном преследовании за "стачки торговцев", направленные к чрезмерному повышению или понижению цен. Причина сохранения этого законодательства была в том, что оно открывало Витте широкие возможности для того, чтобы вмешиваться в деятельность предприятий и оформлять в индивидуальном порядке учредительство иностранных акционерных обществ в тех отраслях или районах, где они были запрещены. Существовавшее акционерное законодательство также позволяло Витте, когда он считал это необходимым, проводить в завуалированной форме легализацию синдикатов в обход Комитета министров и, наоборот - безо всякого стеснения оказывать личное давление на заправил того или иного синдиката с целью добиться его "самороспуска" в случае, если всемогущий министр находил его существование "вредным" (как то было в 1894 г. с рельсовым синдикатом - см. гл. 6, § 2). Вот почему сложившееся акционерное законодательство так устраивало Витте. Вместе с тем Витте провел ряд законов и еще больше отдельных решений, способствовавших усилению контроля государственного аппарата над банками и облегчавших вмешательство в деятельность последних.

Рассмотрение виттевских методов проведения экономической политики показывает, что во многих случаях вмешательство Витте в хозяйственную жизнь выражало лишь произвол государства, а сам Витте предстает перед нами как всесильный сатрап абсолютного монарха, от высочайшего имени единовластно распоряжающийся вверенной ему областью. Тем самым предпринятый анализ дает объективное подтверждение выдвинутым выше тезисам о двойственности мировоззрения Витте и о безусловном подчинении в его деятельности знания капиталистической действительности и понимания потребностей экономического развития страны - задаче укрепления и консолидации самодержавия. Последняя задача при этом решалась как путем приспособления самодержавия к новым экономическим условиям, так и одновременного приспособления российской буржуазии к интересам старого господствующего класса. Несмотря на все уроки истории, Витте остался верен этой задаче до конца своей жизни, и в этом смысле его личность и его государственная деятельность в какой-то мере представляли собой исторический анахронизм.

стр. 97

Указанная двойственность социально-политического облика, соединение противоположностей в мировоззрении и личности Витте обусловили и сильные и слабые его стороны как государственного деятеля. Сила Витте заключалась в том, что его деятельность была направлена на усиление капиталистической индустриализации страны, что совпадало с объективным ходом общественного развития. Слабость же заключалась в том, что его недюжинная энергия и понимание капиталистической действительности были подчинены реакционной и утопической цели сохранения исторически пережившего себя в России абсолютизма. Возможно, что именно вследствие своей увлеченности этой задачей Витте при всем своем остром восприятии капиталистической действительности не ощущал происходивших в ней изменений. Это, в частности, отчетливо проявилось в том, что он не осознал происшедших изменений роли и значения иностранных капиталов. Ведь не приходится думать, что Витте был менее в состоянии понять капитализм новой эпохи, нежели его гораздо более ограниченные преемники, а между тем Коковцов, Тимашев, Шипов отчетливо понимали и публично признавали объективную закономерность и неизбежность монополизации экономики.

Не меньшей слабостью Витте как государственного деятеля было его убеждение в возможности действовать в капиталистической России конца XIX в. одними авторитарными методами без прочной социальной опоры. Крупная буржуазия, как было показано выше, не считала его своим, да она в период пребывания Витте у власти и не была достаточно консолидирована в социально-политическом отношении, чтобы служить опорой экономической политике, выражавшей ее собственные интересы. А идеологи поместного дворянства были прямо враждебны Витте. Поэтому достаточно было Николаю II, никогда не питавшему к Витте особого доверия, в 1903 г. повернуть в сторону реакционных помещиков, чтобы деятельность и карьера Витте потерпели крах.

Но и после своего политического банкротства Витте не смог с достоинством уйти, как это сделал в аналогичных обстоятельствах его предшественник Рейтерн. Во многом это было обусловлено тем, что Витте так и не осознал изначальную утопичность своей жизненной задачи. Витте и после революции 1905 - 1907 гг. оставался верен главным основам своих социально-политических воззрений. Он осознавал, что возобновление его политики невозможно, предвидел и ощущал, что "мрачное время" (после революции) принесет полное крушение всего, что ему дорого, и все же остался при убеждении, что его реакционная утопия была реальной. Крушение своей деятельности Витте целиком объяснял ничтожеством Николая II, полицейской тупостью "злополучного во всех отношениях" Плеве, "авантюризмом" "дворян-дегенератов", "во главе которых был Безобразов"⁴⁶ и т. п. В этом отношении Витте словно предвосхитил идейных и политических лидеров российской буржуазии, которые будут позднее стараться объяснить Октябрьскую революцию цепью различных случайных обстоятельств, в частности, той же "слабостью" последнего самодержца.

Но любопытно, что, весьма подробно высказываясь в "Воспоминаниях" о послереволюционной внутренней политике, давая выразительные характеристики ее непосредственным проводникам и не скрывая своего отрицательного отношения ко всему "неумному" и опасному ее курсу, Витте проходит мимо экономической политики, не дает оценки этой стороне деятельности Коковцова, Тимирязева или Тимашева. В своих публичных выступлениях того времени Витте также затрагивал лишь частные вопросы текущей экономической политики и ни разу не высказал ни обшей ее оценки, ни своей точки зрения на ее основные задачи. Интерес Витте к этой наиболее близкой для него в прошлом области государственной политики угас в потоке его мрачных наблюдений и оценок всей третьеиюньской политики в целом. Опальный сановник как бы "потерял интерес" к той сфере, в которой его государственная деятельность развернулась в прошлом наиболее полно и оставила самый заметный след. Таков был исторически неизбежный финал реакционной утопической программы Витте.

Заключение

Второй этап истории российского государственного капитализма являлся прямым продолжением первого этапа и вместе с ним выражал экономическую политику правительства в "тот период русской истории, который лежит между двумя поворотными пунктами ее, между 1861 и 1905 годами"⁴⁷. И на втором этапе российский государственный капитализм оставался глубоко противоречивым, так как был по-прежнему рассчитан не только на ускорение стихийного роста капитализма посред-

стр. 98

ством "насаждения его сверху", но и на консервацию крепостнических пережитков в деревне. Государственный капитализм на обоих этапах не выражал ни интересов буржуазии, ни тем более интересов "свободного" капиталистического развития страны, но по-прежнему служил приспособлению самодержавия и помещиков к новым историческим условиям, использовался для укрепления старой надстройки, политических и экономических привилегий крепостников-помещиков.

Вместе с тем второй этап по многосторонности, интенсивности и сознательности воздействия государства на экономику страны ради ускорения ее капиталистического развития стал наиболее ярким периодом в истории российского государственного капитализма, его вершиной. Государственно-капиталистические начала и методы пронизывают в этот период всю экономическую политику правительства, все ее составные части: железнодорожную, промышленную и торговую, финансовую и кредитную, противоречиво затрагивая и реакционную аграрную политику. Расширяется государственно-капиталистическое хозяйство в железнодорожном транспорте, создаются государственно-капиталистические винная монополия и сахарная нормировка, усиливаются государственно-капиталистические центры кредитной системы (Кредитная канцелярия и Государственный банк, Дворянский и Крестьянский банки). Правительственные (иногда в частнокапиталистических формах) банки, транспортные и другие предприятия используются для внешнеэкономической экспансии России в сопредельных странах Среднего и Дальнего Востока.

Уровень, достигнутый на рассматриваемом этапе российским государственным капитализмом, был самым высоким не только в его собственной истории, но и во всей истории мирового государственного капитализма домонополистической эпохи. Одними из первых обратили на это внимание еще в 1904 г. чиновники "Department of Commerce and Labour" - высшего правительственного экономического учреждения США, "классической" страны свободного предпринимательства. "Никогда, быть может, в истории человечества деятельность правительства в чисто промышленной области не была более широкой и всеобъемлющей, чем за последний период русской истории. Русское правительство с помощью центрального Государственного банка контролирует финансовое положение страны; оно владеет и управляет двумя третями всех телеграфов. Почти одна треть всей земли и две трети лесов еще в его непосредственном заведовании. Оно владеет наиболее ценными рудниками и обрабатывает на своих заводах продукты, добытые из этих рудников. Оно продает все спиртные напитки, потребляемые свыше чем 120-миллионным населением, и скупает весь спирт, необходимый для народного потребления. Русское государство, как было правильно указано, самый крупный землевладелец, самый крупный капиталист, самый крупный строитель железных дорог и самый крупный предприниматель во всем мире"⁴⁸.

Огромный размах государственно-капиталистической экономической политики в 1890-е годы имел существенную экономическую базу как внутри страны, так и вовне - в условиях развития мирового капиталистического хозяйства конца XIX века.

В отличие от конца 1860-х - начала 1870-х годов экономика страны благодаря развитию капитализма в промышленности и сельском хозяйстве к началу 1890-х годов значительно окрепла. Получила некоторое развитие тяжелая промышленность в новых районах Юга и Азербайджана. Государственные финансы по сравнению с предшествующим периодом были относительно упорядочены, а денежное обращение стабилизировано. Была начата подготовка к проведению денежной реформы. Высокий подъем мирового экономического цикла 1890-х годов, самый крупный и интенсивный в XIX в., захватил и Россию, ставшую неотъемлемой частью мирового капиталистического хозяйства. Избыток денежных капиталов, накоплявшихся в "старых" капиталистических странах (Англия, Франция, Голландия), снижение процента на мировом денежном рынке и огромный рост вывоза капиталов из тех же стран в высшей степени благоприятствовали импорту капиталов в Россию, ставшему источником средств для ускорения индустриализации страны. В отличие от основных капиталистических стран, в России железнодорожное строительство все еще оставалось ведущим звеном восходящей фазы экономического цикла. Но именно в условиях России сооружение железных дорог могло происходить лишь на госкапиталистических началах. Таковы были объективные предпосылки для высшего развития российского государственного капитализма в 1890-е годы.

Экономический подъем 1890-х годов являлся одним из важнейших этапов развития капитализма в России. Менее чем за 10 лет совершился скачок в индустриальном развитии страны. Но результатом такого скачка явилось и резкое обострение основного противоречия российской экономики и социально-политической структуры: противоречия между бурным ростом передовых форм капиталистической промышленности, транспорта, банков, с одной стороны, и трудным, мучительным раз-

стр. 99

витием капитализма в сельском хозяйстве, пробивавшемся сквозь путы крепостнических пережитков, - с другой. Целеустремленная государственно-капиталистическая экономическая политика еще больше обостряла это основное противоречие. Невиданно ускоряя рост железнодорожной сети страны и создание новых отраслей тяжелой промышленности, эта политика лишь частично и опосредствованно влияла на рост капиталистического сельского хозяйства, главным образом помещичьего (через переработку сельскохозяйственного сырья в винокурении и сахарной промышленности). Основное противоречие обострялось также реакционным курсом аграрной политики, приводившим к еще большему переплетению старых - полукрепостнических, торгово-ростовщических - и новых, капиталистических форм эксплуатации в деревне, и всей налоговой политикой правительства. Главная тяжесть налогов по-прежнему ложилась на крестьянские массы и трудовые слои города. Однако в отличие от предшествующего периода, массовое обложение использовалось с 1890-х годов не только на содержание административного, полицейского и военного аппарата самодержавия, но и для перераспределения национального дохода. Государственные капиталовложения за счет обыкновенных доходов (главным образом - вложения в железнодорожное строительство) увеличивали фонды накопления в стране, усиливали экономический подъем, обогащая в то же время довольно широкие круги буржуазии.

Весьма интенсивный рост капитализма в стране сопровождался сильным экономическим оживлением и весьма заметным расширением внутреннего рынка, причем потребление массовых промышленных товаров существенно опережало общий рост населения. Однако под влиянием основного противоречия, усиливавшегося всей правительственной экономической политикой, потребление, как и прежде, оставалось на уровне, который был в несколько раз ниже, чем в основных капиталистических странах Запада. Относительная узость внутреннего рынка по-прежнему ставила пределы развитию промышленного производства второго, а в конечном счете - и первого подразделения. Интенсивность экономического подъема и вся способствовавшая ему экономическая политика значительно усиливали неравномерность развития капитализма в стране, увеличивая не только диспропорцию между основными отраслями экономики: промышленностью и сельским хозяйством, - но и различия внутри этих отраслей и между районами страны. Особенно резким проявлением этой неравномерности служило дальнейшее сосредоточение крупной промышленности в немногих высокоиндустриальных центрах страны и крайняя диспропорция территориального развития капитализма в сельском хозяйстве и формирования сельской буржуазии. Еще больше усилились контрасты между такими районами, как Южная Украина и Северный Кавказ, - этими новыми хлебными житницами страны, - и старым крепостническим Центром с его латифундиальным землевладением, преобладанием пережиточных форм эксплуатации и "оскудением" крестьянских масс.

Экономический подъем 1890-х годов был осложнен в России тем, что он начался в условиях продолжавшегося мирового аграрного кризиса, низких хлебных цен и частых неурожаев, особенно сильно поражавших старые крепостнические районы страны. Последствия этого кризиса, закончившегося в середине 1890-х годов, сказывались на экономике страны вплоть до конца подъема и, не ослабляя его темпов, усиливали порождаемые им противоречия. Мировой аграрный кризис и низкие хлебные цены ухудшали экономическое положение полукрепостников-помещиков - политически наиболее влиятельной и активной группы господствующих классов, что делало их противниками официального курса экономической политики. Это нарушало былое единство верхов в проведении политики, сочетавшей капиталистическую индустриализацию с сохранением полукрепостнических отношений в деревне.

В экономических условиях 1860 - 1870-х годов некоторые основные общие меры экономической политики были либо невозможны (например, создание устойчивого денежного обращения), либо малоэффективны (например, развитие при помощи одной таможенной защиты новых отраслей тяжелой промышленности). Это вынуждало правительство прибегать к широкому использованию некапиталистических методов. Напротив, сложившаяся к началу 1890-х годов экономическая основа делала широкое применение указанных общих мер экономической политики возможным и эффективным, тем более что уже сложилась система российского протекционизма, нашедшая свое выражение в высоком таможенном тарифе 1891 г., лишь незначительно дополненном в последующие годы. Эта система совмещала таможенную охрану отраслей первого и второго подразделений промышленности, защищая от иностранной конкуренции как производство промышленного сырья (хлопок) и добывающую промышленность, так и переработку сырья и обработку металлов.

В начале 1890-х годов сложилась официальная экономическая программа, направленная на достижение полной национально-экономической независимости страны

стр. 100

посредством ее широкого индустриального развития. Осуществление этой программы стало рассматриваться как основная не только экономическая, но и политическая задача Российской империи, как средство сохранить в новых условиях ее могущество, достигнутое при "земледельческо-военном строе". Достижение указанной конечной цели посредством одного таможенного покровительства было официально признано невозможным. И столь же официально была декларирована необходимость "широко воздействовать на промышленность, направлять ее развитие в соответствии с общегосударственными экономическими потребностями", возможно энергичнее проявлять "заботы о воздействии на рост промышленной жизни также и всеми другими способами", то есть чисто государственно-капиталистическими методами. Так главное направление общей экономической политики становилось по способам его осуществления насквозь государственно-капиталистическим.

"Воспитательный протекционизм" Ф. Листа, который в представлении русской буржуазной литературы (да и современной литературы развитых капиталистических стран) являлся альфой и омегой официального российского протекционизма, на деле был в России существенно дополнен применительно к российским условиям конца XIX в. и переработан в своеобразную "покровительственную систему", концентрированное выражение государственно-капиталистических методов форсирования индустриализации страны. Социально-политическая основа системы у Листа была чисто буржуазной и выражала одновременное устремление немецкой буржуазии как к самостоятельному промышленному развитию, так и к национальному единству (преодоление в 1840-х годах национальной раздробленности путем создания единого таможенного союза многочисленных немецких государств). А официальная российская "покровительственная система" имела не только иную, самодержавно-помещичью социально-политическую основу, но и ставила перед собой задачи, неизвестные "воспитательному протекционизму" домонополистического периода на Западе.

Эти особые задачи заключались в преодолении (в довольно отдаленной перспективе) глубокой технико-экономической отсталости сельского хозяйства и в резком уменьшении его зависимости от форсированного хлебного экспорта. Главными средствами их решения представлялись развитие промышленного экспорта и очень значительное увеличение внутреннего потребления хлеба растущим благодаря индустриализации несельскохозяйственным населением страны. Однако главная объективная причина давней технико-экономической отсталости сельского хозяйства - сильнейшие крепостнические пережитки - игнорировалась и приглушалась: в официальной трактовке отсталость российского сельского хозяйства объяснялась экстенсивным характером земледелия, чрезвычайно подверженного по этой причине стихийным бедствиям, частым неурожаям и т. д. Возможность преодоления сельскохозяйственной отсталости рассматривалась как отдаленная перспектива, связанная в официальном представлении с достижением высокой степени индустриализации страны и, кроме того, с длительностью капиталоотдачи вложений в сельское хозяйство. В укоренении такого явно преувеличенного представления [о длительности срока] сказался и российский опыт государственного финансирования поместного дворянства. Предоставленные помещикам огромные капиталы - сперва в виде выкупных сумм, а затем ссуд из земельных банков - были практически либо растрачены, либо использованы вне сельского хозяйства. Отсюда делался вывод, что вложения в промышленность и железнодорожное строительство не только более производительны, но служат "в конечном счете" и подъему сельского хозяйства. Задачи покровительственной системы в отношении самого сельского хозяйства сводились к созданию лучших коммерческих условий: организации кредитования торговли хлебом и его экспорта, удешевлению железнодорожных тарифов и всех условий перевозок и т. д. Эти меры способствовали некоторой модернизации российской торговли, весьма еще далекой от капиталистической организации, и принесли несомненные выгоды владельцам хлебных излишков, то есть помещикам и сельской буржуазии Юга страны. Но крестьянские массы в целом ничего не выиграли от смены старозаветных купцов, державших ранее в своих руках местные рынки, массой мелких и столь же хищных скупщиков, орудовавших с помощью банковских кредитов.

Не менее крупным отличием российской покровительственной системы от западного "воспитательного протекционизма" явилась та роль, которая отводилась в ней иностранным капиталам, их использованию для капиталистической индустриализации страны. Периоду домонополистического капитализма, а вплоть до первой мировой войны и системе мирового капиталистического хозяйства в целом, была свойственна неограниченная и нерегулируемая миграция капиталов, "свобода" их передвижения из страны в страну под влиянием различия в величине ссудного процента, то есть в конечном счете - различия в норме прибыли. Известному воздей-

стр. 101

ствию подвергалось кратковременное передвижение капиталов в форме краткосрочных иностранных кредитов с их влиянием на валютные курсы и на приливы и отливы золотых запасов центральных банков. Так, стихийно получилось, что в ускорении индустриализации США, в их миллиардных вложениях в железнодорожное и промышленное строительство с 1860-х - 1870-х годов огромную роль сыграл нерегулируемый импорт капиталов из Западной Европы, главным образом из Англии. При бурном росте экономики США и интенсивном капиталонакоплении удельный вес иностранных капиталов стал падать еще в последней четверти XIX в., но сохранил немалое значение вплоть до войны 1914 - 1917 гг., когда США рассчитались по своей внешней частной задолженности. В индустриализации Германии стихийный импорт капиталов не сыграл столь значительной роли, как в США, лишь в силу замены его "принудительным" импортом французской контрибуции. Поэтому именно пример США маячил перед глазами авторов официальной покровительственной системы и ее горячих и искренних сторонников наподобие Д. И. Менделеева. Известное сходство в географических и природных условиях, в самых масштабах обеих "молодых" капиталистических стран, казалось, подтверждало полную применимость и эффективность опыта США, который к тому же привел к "машинизации" (на уровне XIX в.) сельского хозяйства и реорганизации всей хлебной торговли и экспорта. Но при этом упускалось из виду решающее, коренное различие социально-экономических и политических условий развития капитализма в обеих "столь сходных" странах.

По традиции, идущей от буржуазной литературы, чуть ли не единственным препятствием к импорту капиталов в Россию долгое время считались неустойчивость денежного обращения и резкие колебания валютного курса. В этом плане переход к золотой валюте в 1896 - 1897 гг. являлся необходимой составной частью покровительственной системы. Однако и после этого вопрос о "привлечении" или "допущении" иностранных капиталов не снимался с повестки дня и порождал разногласия в правительственных верхах. Это показывает, что свободной миграции капиталов в Россию препятствовали и другие причины - политического и частноправового характера, которым не уделялось внимания в нашей литературе.

"Недостаток капиталов" в России прежде всего усугублялся значительным использованием внутреннего накопления капиталов в интересах помещиков, притом использованием в значительной мере непроизводительным (выкупная операция, а затем ипотечный сельскохозяйственный кредит). Уровень прибыли в легкой и пищевой промышленности и в торговле вследствие сохранения старых форм эксплуатации и распространенности наиболее грубых форм капиталистической эксплуатации был завышенным. Эта "русская сверхприбыль" (по известной формулировке В. И. Ленина) отнюдь не способствовала направлению внутренних капиталов в тяжелую промышленность, связанному с крупными капиталовложениями, с освоением новых районов и замедленной капиталоотдачей в начальный период. Все это создавало дополнительные стимулы для стихийной миграции в Россию иностранных капиталов и для их вложения в тяжелую промышленность и машиностроение. Однако это движение встречало многочисленные препятствия со стороны российского законодательства. Запрещение иностранцам приобретать земли в широкой полосе западных губерний и учреждать там промышленные предприятия было в основном связано с чисто политическими причинами, а в Туркестанском и Степном крае - еще и со стремлением обеспечить самодержавию, русским помещикам и буржуазии монополию эксплуатации "своих" полуколоний (хотя возможности "освоения" последних самими эксплуататорскими классами России были весьма ограниченными). Отсутствие в России буржуазной "горной свободы" и распространение права собственности хозяев российского землевладения на недра восходили к исконным правам крепостников-помещиков XVIII века. Этот пережиточный правовой институт задерживал развитие горнодобывающей промышленности и делал помещиков ярыми противниками продажи сколько-нибудь значительной земельной собственности иностранцам. Отсутствие буржуазной свободы предпринимательской деятельности и учредительства акционерных предприятий еще более стесняло импорт капиталов в Россию.

Разногласия между сторонниками и противниками привлечения иностранных капиталов, ставшего органической составной частью российской покровительственной системы, имели специфический характер. В спорах с противниками "широкого привлечения" иностранных капиталов (реакционными помещиками, камарильей и их ставленниками в правительстве) его сторонники - Витте и значительная часть высшей бюрократии - стояли со своими оппонентами на одной социальной позиции, придерживались сходных правовых принципов. Сторонники "широкого привлечения" отнюдь не добивались полной свободы иностранных вложений, а стремились лишь к регулируемому сверху импорту капиталов в соответствии с

стр. 102

государственно-капиталистическими способами осуществления покровительственной системы и к использованию в этих целях разрешительного порядка акционерного учредительства в России.

Основой политики капиталистической индустриализации было самое интенсивное за всю историю российского капитализма железнодорожное строительство. Уже в первом трехлетии подъема железнодорожное строительство превзошло высший уровень 1870-х годов. В разгар подъема оно было доведено до сооружения более 3000 верст в год и даже в условиях кризиса продолжалось на более высоком уровне, чем в первом трехлетии подъема. В результате железнодорожная сеть страны за рассматриваемые 11 лет удвоилась, причем в эти годы было сооружено свыше 40% сети, которой располагала Россия к началу первой мировой войны. Интенсивное сооружение железных дорог многосторонне способствовало развитию капитализма, в том числе и росту его вширь, освоению обширных районов Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии, возникновению новых и развитию старых индустриальных районов. Роль российского государства в железнодорожном строительстве и хозяйстве еще более усилилась, а связь между железнодорожным строительством и хозяйством, государственными финансами и внешним железнодорожным долгом стала в новых формах еще более тесной.

Огосударствление подавляющей части ранее сооруженных частных железных дорог и строительство значительной части новой сети самим государством привели к созданию крупнейшего государственно-капиталистического железнодорожного хозяйства и намного повысили эффективность железнодорожной политики как составной части общеэкономической политики правительства. Ликвидация многочисленных частных обществ, сопровождавшаяся заменой их гарантированных правительством долгов прямым государственным железнодорожным долгом, непосредственно и еще более тесно связала государственные финансы с железнодорожным строительством и хозяйством страны, определила их теснейшую взаимную зависимость до конца существования капитализма в России.

Новой особенностью государственных финансов в рассматриваемый период являлась их сознательная государственно-капиталистическая направленность, использование государственного бюджета для перераспределения национального дохода в целях увеличения капитальных вложений, главным образом в железнодорожное строительство. Огромные затраты на сооружение государственных железных дорог лишь в меньшей части (в годы кризиса) были произведены за счет увеличения внешнего долга. В основном же это строительство было осуществлено за счет "бюджетных излишков", то есть роста налогов на крестьянские массы и трудовые слои города. Содержание аппарата эксплуататорского государства за счет обложения эксплуатируемых классов не было, конечно, отличительной чертой российского государства по сравнению с современными ему буржуазными государствами Запада. Однако на Западе в домонополистический период в основе финансовой политики "сбалансированного бюджета" лежало соответствие размеров обложения - общегосударственным расходам, не включавшим ни расходов на капитальное строительство, ни создания каких-либо бюджетных резервов, Такая практика была характерна и для буржуазно-юнкерской Германии, где Бисмарк решительно не допускал создания "бюджетных излишков". На этом фоне необычность сознательной государственно-капиталистической направленности российского бюджета выступает особенно наглядно.

Государственно-капиталистический характер бюджета определялся и тем значением, которое приобрели для общего состояния государственных финансов результаты государственного железнодорожного хозяйства. Государственно-капиталистическое содержание бюджета выражалось, далее, в растущем значении в доходной его части поступлений от государственно-капиталистической винной монополии, а также поступлений от сахарного акциза, на которые правительство воздействовало через механизм госкапиталистической сахарной нормировки.

Вместе с тем правительство отнюдь не стремилось к полной государственной монополии в сфере железнодорожного хозяйства, а тем более железнодорожного строительства. Ради более эффективного привлечения иностранных капиталов и более широкого осуществления самого железнодорожного строительства были сохранены немногие хозяйственно оправдавшие себя железнодорожные общества, на которые была возложена большая часть железнодорожного строительства в Европейской части России. В итоге к началу 1900-х годов в качестве придатка к государственно-капиталистическому железнодорожному хозяйству сложились 6 крупных обществ, деятельность которых детально регламентировалась правительством в соответствии со всей железнодорожной и, особенно, тарифной политикой. Основным источником средств этих обществ по-прежнему являлись их гарантированные правительством займы.

стр. 103

В то же время в промышленности правительство нисколько не стремилось к расширению государственного предпринимательства и лишь сохраняло действовавшие к началу 1890-х годов государственные заводы. По-прежнему считалось, что в производстве вооружения правительство не должно зависеть от частнокапиталистической промышленности. Судьба остальных государственных заводов, убыточных, управлявшихся по-прежнему бесхозяйственно и на сметных началах (а не на основе коммерческого расчета), вызывала разногласия. Министерство государственных имуществ по Горному департаменту добивалось реконструкции этих заводов, а Министерство финансов не отпускало на нее средств и настаивало на свертывании производства на невоенных заводах и на подчинении уральских заводов общим требованиям к развитию производства на частнокапиталистических заводах металлургии и машиностроения.

Лишь во время кризиса в результате спасания от ликвидации перешли в собственность или в полное управление Государственного банка на многие годы несколько крупных металлургических и машиностроительных заводов, покровительствуемых еще с 1860-х годов. Хозяйственные и финансовые результаты их перехода к правительству были за одним исключением столь же неудачными, как и управление государственными заводами в системе Министерства государственных имуществ и военных министерств.

Государственное железнодорожное строительство и хозяйство стали мощным рычагом форсирования развития тяжелой промышленности. Этому способствовало само строительство железных дорог в Донецком бассейне и в Закавказье, льготные тарифы на перевозку руды, угля, металлов, но особенно - политика государственных, в основном железнодорожных, заказов. Сосредоточение всех государственных заказов внутри страны в интересах развития российской промышленности было объявлено составной частью покровительственной системы. Главной задачей стало создание собственной металлургии, полное освобождение страны от ввоза металлов извне и одновременно с этим, хотя и на втором плане, развитие транспортного машиностроения. Главным средством "поощрения" стала, в отличие от 1860-х - 1870-х годов, организация новых заводов путем обеспечения им минимального устойчивого сбыта, но без их финансирования и субсидирования. Экономический подъем, высокие прибыли немногих старых предприятий, разрекламированные правительством за границей успехи и перспективы промышленного развития страны, а также не менее разрекламированное "покровительство" промышленности подстегивали прилив иностранного капитала и учредительство им новых предприятий: металлургических, машиностроительных и др. Без прямого правительственного участия были созданы в конце 1890-х годов новые металлургические заводы на Юге страны, ряд специализированных вагоностроительных заводов, возникло паровозостроение на Сормовском заводе.

Сосредоточение всех железнодорожных заказов внутри страны и использование для их развития металлургии и машиностроения стало составной частью покровительственной системы и сыграло крупную роль в стремительном росте южной металлургии и транспортного, а вместе с ним - и других видов машиностроения, которое после железных дорог и наряду с промышленным строительством являлось крупнейшим потребителем черных металлов.

Сосредоточение внутри страны других существенных государственных заказов, то есть прежде всего заказов военных ведомств, имевших значительную финансовую и хозяйственную автономию, осуществлялось постепенно. Сперва была признана лишь принципиальная необходимость выполнения этих заказов отечественной промышленностью несмотря на более высокие цены, чем на заграничных заводах, и только позднее был установлен общеправительственный контроль над промышленными заказами обоих военных министерств.

За 1893 - 1903 гг. чрезвычайно возросли вложения в хозяйство страны за счет внутренних и импортированных капиталов: первые увеличились за 11 лет почти втрое, вторые - на 75%. Впервые с 1861 г. производительные вложения за счет внутреннего капиталонакопления в два раза превысили вложения иностранного капитала. Впервые наблюдалось и вложение значительных сумм иностранных капиталов в промышленные и непромышленные российские акционерные предприятия. Иностранные вложения преобладали в топливной, горнорудной и металлургической промышленности, в машиностроении и электропромышленности, в городском коммунальном хозяйстве и сыграли крупную роль в развитии этих отраслей, слабо привлекавших внутренние капиталы и российских предпринимателей.

Наиболее значителен был импорт франко-бельгийских капиталов, затем английских, наименьшим же оказался импорт германских. Последние частью локализо-

стр. 104

вались в Царстве Польском и Прибалтике, а в остальной части принимали форму организации дочерних предприятий германских электропромышленных и химических монополий.

Прямой внешний государственный долг вырос не столько за счет новых займов, сколько за счет огосударствления железных дорог, сопровождавшегося заменой гарантированных правительством займов государственными. Новые государственные займы были размещены главным образом во Франции, гарантированные железнодорожные займы по-прежнему размещались в Германии. Условия размещения займов во время подъема сильно улучшились по сравнению с 1870-ми - 1880-ми годами и оставались относительно благоприятными даже во время кризиса. Проведенные крупные конверсии значительно снизили ежегодные платежи процентов и погашения займов по расходной части бюджета. Общий рост платежей по займам и иностранным инвестициям увеличивал напряженность платежного баланса страны. При дальнейшем усилении экономических и политических противоречий с Германией противоречия с Францией, выдвинувшейся на первое место по вложениям капиталов в российское хозяйство, были относительно невелики. Различие в уровне промышленного развития Франции и России было небольшим, а экспорт капиталов из Франции еще слабо увязывался с внешнеэкономической экспансией ее промышленных монополий.

* * *

Российский государственный капитализм был порожден исторической необходимостью преодоления последствий затянувшегося существования феодально-крепостнической формации и глубокой экономической отсталости России. Выполнение этой задачи крайне затруднялось направленностью политики помещичьего государства на сохранение полукрепостнических латифундий и добуржуазных порядков в деревне. Тем не менее российский государственный капитализм достиг в проведении индустриализации, особенно в течение немногих лет своего второго и высшего этапа благодаря сложившейся на нем благоприятной экономической обстановке, а также благодаря целеустремленности и масштабности проведения государственно-капиталистической политики, весьма значительных результатов. Наиболее наглядно эти результаты проявились в мобилизации огромных средств на капитальные вложения (как путем перераспределения национального дохода, так и путем привлечения иностранных капиталов) в самом интенсивном и крупном для того времени железнодорожном строительстве и в ускоренном развитии южной металлургии. Однако и на втором этапе возможности государственного капитализма в проведении индустриализации были ограничены сохранением крепостнических пережитков в деревне и всем реакционным курсом аграрной политики. Более дальновидные представители правящей бюрократии понимали необходимость развязать в интересах капиталистической индустриализации буржуазные отношения в деревне, но официальный курс аграрной политики оставался неизменным вплоть до революции 1905 - 1907 годов. Поэтому политика индустриализации страны обостряла все экономические и социальные противоречия России.

В известных исторических условиях капиталистическая индустриализация экономически отсталой, но политически самостоятельной страны, проводимая за счет деревни и с широким использованием государственного капитализма, может оказаться вполне осуществимой. Об этом свидетельствует пример Японии - страны, во второй половине XIX - начале XX в. гораздо более отсталой экономически, индустриально, чем Россия, но самой близкой к ней по экономическим, социальным и политическим условиям развития капитализма.

В России такая же по своей сущности политика капиталистической индустриализации потерпела крушение. На ее пути лежали несравнимо большие препятствия, прежде всего - полукрепостнические латифундии и порождаемые ими резкие социально-политические противоречия. В огромной мелкобуржуазной и притом многоукладной стране, с характерным сочетанием многообразных старых и новых форм эксплуатации трудящихся, проводимая сверху капиталистическая индустриализация резко усиливала контрасты экономической и социальной структуры страны и не могла поглощать сколько-нибудь значительной части скрытой резервной рабочей силы.

Лишь революция 1905 - 1907 гг. смогла покончить со старым курсом аграрной политики самодержавия. Подавив революцию, самодержавие вынуждено было окончательно стать на прусский путь капиталистического развития, но в специфически-российском реакционно-помещичьем варианте. Его особенностями были варварская ломка старых аграрных отношений в деревне сверху и сохранение (несмотря на его дальнейшую "естественную" убыль) латифундиального землевладения, прежде всего его основного ядра, состоявшего из крупнейших латифундий, которые являлись ба-

стр. 105

зой и источником богатства и социально-политического влияния самой верхушки старого правящего класса-сословия. Крушение старой аграрной политики в условиях революции оказалось вместе с тем и крахом общеэкономической политики. Формально правительство и после революции стояло на позициях покровительственной системы, но содержание ее было выхолощено. Сумев уцелеть, самодержавие вышло из революции экономически и политически весьма ослабленным. Оно не в силах было продолжать прежнюю политику капиталистической индустриализации страны и в то же время оказалось неспособно выдвинуть сколько-нибудь цельную экономическую программу, соответствующую новым условиям. На послереволюционном, третьем этапе своего развития российский государственный капитализм, потеряв свой главный исторический смысл, количественно не убывал и даже расширялся, но преимущественно в присущем ему и прежде реакционном направлении. Так, проводившееся с середины 1880-х годов огромное отвлечение денежных капиталов в интересах помещиков посредством Дворянского и Крестьянского банков получило на третьем этапе еще большее развитие в операциях Крестьянского банка, поставленного теперь на службу столыпинской реформе.

Проводимая программа капиталистической индустриализации с ограниченным использованием государственного капитализма в непосредственных интересах помещиков всегда вызывала острые расхождения внутри старого господствующего класса. Выразители интересов поместного дворянства противопоставляли этой программе своеобразный, но бесперспективный реакционно-помещичий вариант государственного капитализма. Суть его сводилась к широкому инфляционистскому финансированию помещиков и увеличению их доходов путем огосударствления хлебной торговли и хлебоэкспорта и за счет поддержания низкого валютного курса рубля. Инфляционистское финансирование должно было распространяться и на исконную российскую промышленность, и на "почтенное сословие купцов", заинтересованное в процветании сельского хозяйства. Помещичий вариант государственного капитализма был направлен против "допущения" иностранных капиталов, развития "искусственной" промышленности, "космополитических" банков и бирж и делал ставку на сохранение в неприкосновенности полукрепостнических латифундий и добуржуазных порядков в деревне.

Разногласия, породившие этот вариант государственного капитализма, были разногласиями внутри господствующего класса по вопросу о способах сохранения и укрепления своего господства. И хотя помещичий вариант был в этом отношении совершенно утопичным и бесперспективным, именно стоявшие за ним силы определяли вплоть до революции 1905 - 1907 гг. неприкосновенность старой аграрной политики.

В свою очередь, понимание сущности и задач покровительственной системы как политики капиталистической индустриализации страны теми из ее горячих сторонников, которые стояли на буржуазных позициях, также существенно отличалось от официального курса. Так, Д. И. Менделеев принимал и активно отстаивал покровительственную систему в целом и ее основные элементы: высокие таможенные тарифы, иностранные капиталы в качестве основного источника ускорения промышленного развития и фактора развития конкуренции и снижения цен. В то же время Менделеев отвергал или игнорировал государственно-капиталистические методы осуществления покровительственной системы (за исключением начальной стадии промышленного развития) и связывал свои надежды на быструю индустриализацию страны со стихийным развитием этой системы. Стоя целиком на почве свободного развития капитализма и столь же свободного, неограниченного и нерегулируемого прилива иностранных капиталов, Менделеев, а вместе с ним и крупный русский ученый-металлург Д. К. Чернов, считали нормальным явлением стихийную "чистку" капиталистического хозяйства, принимающую во время кризиса форму банкротства не выдержавших испытания нежизнеспособных предприятий. Поэтому и Менделеев и Чернов, являвшиеся горячими сторонниками создания отечественной металлургии, с полной последовательностью возражали в 1900 - 1903 гг. против искусственного предотвращения банкротства отдельных металлургических заводов Юга.

Второй этап российского государственного капитализма совпал исторически в России с перерастанием домонополистического капитализма в монополистический, что еще более усилило своеобразие российского капитализма и его существенные отличия от типичного для Запада домонополистического капитализма свободной конкуренции.

Взаимодействие государственного капитализма с частнокапиталистическими предприятиями и банками привело в России к возникновению еще в домонополистическую эпоху таких форм отношений между государством и частнокапиталистическим хозяйством, которые на Западе возникли значительно позднее и на основе

стр. 106

иных социально-экономических и политических процессов, связанных уже с перерастанием монополистического капитализма в государственно-монополистический. Регламентацией деятельности банков и антикризисным финансированием крупных предприятий и банков российский государственный капитализм на десятилетия опередил аналогичные проявления государственно-монополистического капитализма, относящиеся к 1920-м - 1930-м годам.

Государственный капитализм способствовал возникновению в новых отраслях российской промышленности заводов, технический и организационно-экономический уровень которых не уступал уровню, достигнутому к этому времени на Западе в результате гораздо более длительного развития. Так, первые и притом крупнейшие заводы южной металлургии создавались сразу как огромные комбинированные предприятия. Необычная централизация железнодорожного, а также военного спроса на втором этапе российского государственного капитализма чрезвычайно ускоряла образование монополий немногочисленных заводов-поставщиков. Эти монополии охватывали целые отрасли тяжелой промышленности и машиностроения. В 1890-е годы государственный капитализм содействовал особенно быстрому росту столичных банков, причастных к учредительским операциям, и образованию широкого рынка промышленных ценных бумаг на Петербургской бирже. Благодаря государственно-капиталистическим мерам эти же столичные банки выжили во время кризиса, укрепились и в конечном счете быстро переросли в ведущие банковские монополии страны.

На высшей своей стадии государственный капитализм несравненно шире, чем в 1860 - 1870-е годы, способствовал обогащению и численному росту крупной буржуазии. В ее новых слоях было меньше таких запоминающихся фигур, как железнодорожные короли вроде П. И. Губонина и С. С. Полякова или промышленные учредители и дельцы вроде К. И. Тенишева и В. А. Кокорева. Зато в 1890-е годы среди промышленных учредителей заметно выделялись такие дельцы, как С. И. Мамонтов и П. П. Дервиз, Л. С. Поляков и А. К. Алчевский, хозяйничавшие в ряде крупных предприятий и неведущих банков (ставших затем после банкротства своих хозяев объектами антикризисного финансирования). Однако ни в 1860 - 1870-е, ни в 1890-е годы в особо покровительствуемых новых отраслях промышленности и крупных банках не образовался сколько-нибудь влиятельный и устойчивый слой крупной буржуазии. Напротив, миллионные личные состояния, нажитые этими дельцами (и сохраненные тем из них, которые обанкротились), ушли из сферы активного предпринимательства в сферу рантьерского использования.

Гораздо устойчивее оказался более широкий новый слой менее состоятельной крупной буржуазии, связанной с военным ведомством, железнодорожными строительными подрядами и т. д. Обогащение этого нового слоя основывалось не на особом покровительстве ему, а на различных махинациях при заключении договоров, при выполнении подрядов и поставок, на связях с заказчиками (включая взяточничество), то есть с чиновниками государственно-капиталистического хозяйства, экономических и военных министерств. Экономически и социально этот новый слой смыкался с все еще наиболее распространенным в России торговым предпринимательством.

Преобладавший в обширных районах страны над промышленным капитализмом, государственный капитализм способствовал на втором этапе значительному расширению слоя чисто деловой интеллигенции, подвизавшейся и в государственном, и в частнокапиталистическом хозяйстве и притом одинаково далекой в идеологическом плане и от народнического либерализма, и от русского буржуазного либерализма XIX века.

Некоторая модернизация чиновничьего аппарата под влиянием государственного капитализма ограничивалась сферой государственно-капиталистического хозяйства и экономических министерств. Расширялась и непосредственная личная заинтересованность этой части чиновничества в делах крупной буржуазии. Учащался переход ведущих чиновников на руководящие должности в частные банки и предприятия при сохранении их старых связей в государственном аппарате.

Государственный капитализм на втором этапе своей истории намного продвинул вперед как приспособление самодержавия к капиталистическому развитию и использование последнего в интересах укрепления царизма, так и приспособление крупной буржуазии к политическому господству помещиков, сохранению крепостнических пережитков в экономике страны, к политическому всевластию царя и его ближайшего окружения. Расширялась и его социально-экономическая опора в лице крупной буржуазии, что исторически подготавливало осуществившийся вскоре политический союз самодержавия, крепостников-помещиков и крупной буржуазии в качестве их младшего партнера.

стр. 107

* * *

Историческое значение российского государственного капитализма было сугубо реакционным. В социально-политическом отношении он не отличался от раннего государственного капитализма на Западе, где абсолютизм, преследуя собственные интересы, стремился опереться на зарождавшийся капитализм и формировавшуюся буржуазию (см. "Введение" к монографии). По тому же пути, но в иной исторической обстановке российскому самодержавию удалось продвинуться гораздо дальше, чем западным абсолютистским режимам: материальная основа самодержавия - полукрепостнические латифундии - была в условиях развитого капитализма существенно расширена за счет разветвленного государственно-капиталистического хозяйства и других финансовых и хозяйственных рычагов государственного воздействия на экономику.

Реакционный социально-политический смысл российского государственного капитализма на втором его этапе получил отчетливое и явное выражение в официальной направленности капиталистической индустриализации страны на укрепление самодержавно-бюрократического строя. Программа капиталистической индустриализации и осуществление ее "сверху" были поставлены в прямую связь с реакционной политической концепцией, охватывавшей все сферы государственной политики: внешнюю и колониальную, внутреннюю и экономическую. В основе этой реакционной концепции лежало представление об "особой исторической роли" и даже "миссии" российского государства и российской бюрократии как его "создателя". Даже необычное для домонополистического периода государственно-капиталистическое перераспределение через государственный бюджет скудных "достатков" крестьянских масс и трудовых слоев города в интересах индустриализации страны "освящалось" в официальных документах формулами типа: "Царской власти принадлежит почин во всем до польз и нужд народных касающемся".

Эта порожденная российской бюрократией политическая концепция противопоставлялась узкосословным политическим представлениям реакционных помещиков. Согласно этой концепции, не одно лишь первенствующее благородное сословие, а "весь русский народ" - иначе говоря, вся масса патриархального крестьянства с его еще неизжитыми надеждами на царя - представлялся опорой самодержавия. Как видим, и данная концепция по-стародворянски отводила крестьянству роль основного податного сословия, "опекаемого" бюрократией. Связывая подъем благосостояния крестьянства с развитием капитализма и ликвидацией добуржуазных порядков в деревне, эта концепция обнаруживала свою реакционно-утопическую сущность и полную иллюзорность представлений ее авторов о неизменной патриархальности русского крестьянства.

Теснейшая связь российского государственного капитализма с самодержавно-бюрократическим строем находила органическое и многообразное выражение. Лишь в российских "правовых" условиях и при политическом бесправии крупной буржуазии могли в кратчайшие сроки решаться и проводиться "сверху" такие крупные государственно-капиталистические мероприятия, как огосударствление железных дорог или введение винной монополии. На Западе, даже в Пруссии середины XIX в., подобные явления были бы невозможны, не случайно частичное огосударствление железных дорог не прошло в прусском ландтаге и даже Бисмарк не смог провести его в масштабе всей Германской империи, как не смог ввести и табачную монополию.

Также лишь в российских "правовых" условиях могло происходить сосредоточение в руках министра финансов Витте такой экономической власти, которая позволяла ему бесконтрольно распоряжаться средствами Государственного банка и единолично осуществлять за их счет антикризисные меры в масштабах, неизвестных на Западе вплоть до мирового экономического кризиса 1929 - 1933 годов.

Не менее показательно и то, что Витте, вынужденный признать и отстаивать необходимость распространения общебуржуазных правовых отношений на крестьянство, вместе с тем почти ничего не делал для улучшения правового регулирования торгово-промышленной деятельности, которое отвечало бы условиям капиталистического хозяйства. Напротив, Витте активно использовал устарелое российское законодательство (в том числе акционерное: закон о "стачках торговцев" и т. п.) в интересах государственно-капиталистической политики. Он не останавливался перед нарушением основ гражданского права и распространил прямое государственное вмешательство далеко за пределы основных задач экономической политики - на решение вопросов местного и частного значения.

В интересах индустриализации страны государственный капитализм широко использовался для поощрения и развития частнокапиталистических предприятий. Но одновременно и в тех же интересах такое использование сопровождалось давлением на другие частнокапиталистические предприятия посредством применения (или угрозы

стр. 108

применения) экономических мер вроде лишения их железнодорожных заказов. Не останавливался Витте и перед личным давлением на частных капиталистов. Все эти "сатрапские" методы осуществления государственно-капиталистической политики были немыслимы в XIX в. ни в одной капиталистической стране Запада, но возможны в России из-за политической неразвитости и незрелости российской буржуазии.

Проводимая сверху капиталистическая индустриализация ускоряла развитие капитализма в самом непрогрессивном направлении - по прусскому пути, да еще в его худшем, российском варианте. Продлив таким образом историческое существование самодержавия, российский государственный капитализм на третьем, послереволюционном этапе утратил и свое главное назначение - направленность на преодоление экономической отсталости России.

Примечания

1. См. ГИНДИН И. Ф. Московские банки в период империализма. - Исторические записки, 1956, т. 58.

2. Ср. следующее обращение Витте к представителям биржевых комитетов накануне его отставки с поста министра финансов в конце 1903 г.: "Старайтесь возможно чаще видеться, съезжаться, совещаться о своих нуждах. Если вы будете объяснять правительству ваши нужды в обстоятельной и убедительной форме, вы скорее получите их удовлетворение. Имейте свои органы печати для выяснения ваших интересов и прав... Постарайтесь влиять на общественное мнение... Для вас всего важнее возможность публичного выяснения ваших мнений, а этого вы достигнете лишь путем своей организации. Организуйтесь так, чтобы вы могли периодически съезжаться на общие и областные съезды, чтобы у вас были свои постоянные бюро или иные учреждения, которые объединили бы вас". Цит. по: БЕРЛИН П. А. Русская буржуазия в старое и новое время. М. 1922, с. 135 и 165.

3. ГИНДИН И. Ф. Русская буржуазия в период капитализма, ее развитие и особенности. - История СССР, 1963, N 2, с. 79.

4. В этом пункте обнаруживается слабость и уязвимость теоретических построений Витте. Утверждая, что бюрократия способна эволюционировать и откликаться на "веления времени", Витте в то же время вынужден признать, что царский государственный аппарат, особенно на местах, - это тот же оставшийся в главном неизменным старый аппарат полицейского государства, для которого даже допущение податной инспекции в деревню представлялось нарушением монополии, своей и помещичьей, на управление и командование крестьянскими массами.

5. СИДОРОВ А. Л. Граф С. Ю. Витте и его "Воспоминания". В кн.: ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. Т. 1. М. 1960, с. VII, V.

6. ВИТТЕ С. Ю. Конспект лекций о народном и государственном хозяйстве, читанных его имп. высочеству вел. кн. Михаилу Александровичу в 1900 - 1902 гг. СПб. 1912, с. 183.

7. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. Т. 1, с. 361, 365 - 366. Отмечу, что виттевская характеристика Тимашева дана им до назначения последнего министром торговли и промышленности.

8. Дальнейшее изложение основано на следующих документах: РГИА, ф. 1263, оп. 2, 1895 г., январь, д. 5112, л. 218 - 220; д. 5116, л. 59 - 62; 1902 г., январь, д. 5532, л. 169; 1902 г., апрель, д. 5550, л. 409 - 410; д. 5559, л. 4 - 13; 1902 г., декабрь, д. 5567, л. 188об. - 190; д. 5572, л. 1 - 11; 1904 г., май, д. 5732, л. 168об. - 169; д. 5733, л. 429 - 437.

9. Там же, оп. 2, 1901 г., май - июнь, д. 5505, л. 401 - 403; д. 5511, л. 734 - 742.

10. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. Т. 2. М. 1960, с. 211.

11. Там же, с. 523.

12. Там же, с. 528.

13. ВИТТЕ С. Ю. По поводу непреложности законов государственной жизни. СПб. 1914, с. 209 - 210.

14. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания, т. 2, с. 527.

15. См., например, оценку "крестьянского" закона 9 ноября 1906 г. и прогноз трагических последствий его применения (там же. Т. 3. М. 1960, с. 390 - 391).

16. Там же, т. 2, с. 531 - 532.

17. ВИТТЕ С. Ю. Конспект лекций, с. 167.

18. Там же, с. 166.

19. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания, т. 2, с. 217.

20. См. ГИНДИН И. Ф. Московские банки в период империализма, § 4.

21. "...я, помимо личных чувств, благоговею как государственный деятель перед его памятью" (ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания, т. 2, с. 307).

22. "Он был обыкновенного ума и образования", - признавал сам Витте (там же).

23. ВИТТЕ С. Ю. Конспект лекций, с. 465 - 466. Курсив в оригинале.

стр. 109

24. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания, т. 2, с. 307.

25. Там же, с. 305.

26. Там же, с. 13 - 14.

27. Там же, с. 115.

28. Там же, с. 113 - 114. За всей этой сменой влияний, несомненно, крылся и недостаточно еще изученный в нашей литературе процесс разложения в царствование Николая II самой камарильи, этого "второго правительства", по выражению В. И. Ленина, который рассматривал ее как необходимую принадлежность любого абсолютистского режима, включая и российское самодержавие. В прежние эпохи камарилья при всей своей реакционности создавала самодержавию известную устойчивость и постоянство в политике. В этом отношении прав Витте, считавший, что и А. В. Адлерберг, и Воронцов-Дашков были значительно более крупными государственными людьми, чем их самодержцы - Александр II и Александр III. Да и среди временщиков XVIII в. были такие крупные фигуры, как А. К. Разумовский или Г. А. Потемкин. Подобные "государственно" мыслившие лидеры камарильи понимали необходимость сдерживания притязаний поместного дворянства, в массе своей гораздо более реакционного, чем сановно-бюрократические верхи.

29. Переписка С. Ю. Витте и К. П. Победоносцева. - Красный архив, 1928, т. 5, с. 107. Победоносцев полностью согласился с этой квалификацией (там же, с. 108).

30. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания, т. 2, с. 113 - 114.

31. ГАРФ, ф. 601, оп. 1, д. 1026.

32. РГИА, ф. 1283, 1897 г., оп. 1, д. 236, л. 1 - 2. Подача этой записки непосредственно предшествовала рескрипту от 14 марта 1897 г. об организации Особого совещания.

33. ROHRBACH P. Das Finanzsystem Witte. - Preussische Jahrbücher, 1902, Juli bis September, S. 90 - 93.

34. ИЗГОЕВ А. С. На перевале. С. Ю. Витте. - Русская мысль, 1915, N 3, Отд. 2, с. 156.

35. КОВАЛЕВСКИЙ М. М. Граф С. Ю. Витте. - Речь, 1.III.1915, с. 3.

36. ИЗГОЕВ А. С. Ук. соч., с. 157 - 158.

37. Русские ведомости, 1.III.1915, с. 3. Курсив здесь и в следующих цитатах мой. - И. Г.

38. Утро России, 1.III.1915, с. 1.

39. Промышленность и торговля, 1915, N 6, с. 297 - 298.

40. РОМАНОВ Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны. М. - Л. 1955, с. 123.

41. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания, т. 2, с. 306.

42. КУТЛЕР Н. Н. Витте С. Ю, как министр финансов. В кн.: Новый энциклопедический словарь. Т. 10. СПб. Б. г., с. 847.

43. ВИТТЕ С. Ю. Конспект лекций, с. 279.

44. КУТЛЕР Н. Н. Ук. соч., с. 847.

45. ГИНДИН И. Ф. Правительственная поддержка уральских магнатов во второй половине XIX - начале XX в. - Исторические записки, 1968, т. 82, с. 140 - 146.

46. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания, т. 2, с. 247.

47. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 20, с. 38 - 39.

48. U. S. Department of Commerce and Labour. Commercial Russia in 1904. N. Y. 1905, p. 275. Русский перевод цит. по: ФРИДМАН М. И. Наша финансовая система. СПб. 1905, с. 9.

От публикатора

Следует иметь в виду, что перед нами - журнальный вариант последней редакции труда "Государственный капитализм и тяжелая промышленность в России (1893 - 1905)", законченной автором в 1973 году. Поэтому ряд глав (Введение, гл. 4, 8) напечатан с сокращениями. В главе 9 опущен завершавший ее обзор откликов на кончину С. Ю. Витте. Не вошли в публикацию те главы первой редакции 1966 г., которые выходят за хронологические рамки окончательной редакции, в том числе фундаментальная "История Комитета по распределению железнодорожных заказов". Не было возможности включить и примыкающие к гл. 8 неопубликованные очерки антикризисного финансирования отдельных предприятий, среди которых стоит отметить исследование знаменитого Харьковского краха - "Судьба предприятий А. К. Алчевского и роль в ней будущих царских министров П. Л. Барка и С. И. Тимашева".

При подготовке публикации выявились известные содержательные расхождения между редакциями книги; из них некоторые заслуживают внимания. Но отразить их можно будет лишь в отдельном критическом издании текста.

С. И. Гиндин

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - И. Ф. Гиндин:

Comments: