Эта женщина упоминается в учебниках лишь как мать императора - младенца Ивана Антоновича, занимавшего трон в промежутке между царствованиями куда более известных лиц - мрачной Анны Иоанновны и блестящей Елизаветы Петровны. Но именно Анна Леопольдовна целый год была правительницей империи и при иных обстоятельствах могла бы войти в историю России с неменьшим основанием, чем они.

Елизавета - Екатерина - Христина - дочь мекленбургского герцога Карла - Леопольда (отсюда разные отчества - Анна Карловна или Леопольдовна) и Екатерины - сестры будущей императрицы Анны Иоанновны - появилась на свет 7 декабря 1718 г. в Ростоке. Союз с герцогом и выдача замуж племянницы были частью планов "брачной дипломатии" Петра I по утверждению влияния России в Северной Германии. Однако путь юной принцессы не был усеян розами: ее отец отличался редкостным самодурством и оказался изгнанником, не поладив с собственным дворянством; с 1722 г. перебрались в Россию и герцогиня Екатерина с дочерью. Удача улыбнулась маленькой Анне только при дворе тетки - Анны Иоанновны.

У самой царицы детей не было, и в 1739 г. она выдала племянницу замуж за брауншвейгского герцога Антона-Ульриха, ожидавшего этого события уже несколько лет.

Молодой герцог был "престижным" женихом из "старого" дома - но юная принцесса отказалась было идти за неказистого и "не смелого в поступках" претендента. Однако перспектива стать женой сына Бирона заставила ее изменить решение. Супруги явно не подходили друг другу, и Анна откровенно высказала свои чувства находившемуся тогда в зените своей карьеры А. П. Волынскому: "Вы, министры проклятые, на это привели, что теперь за того иду, за кого прежде не думала". Опытному царедворцу пришлось разъяснять молодой женщине всю пользу ситуации, когда муж "будет ей в советах и в прочем послушен"...

Принцесса согласилась, и 12 августа 1740 г. императрица восприняла от купели долгожданного наследника и назвала его по прадеду (брату Петра I) Иоанном. Ровно через 2 месяца ребенок и его мать оказались в самом центре событий, разворачивавшихся у постели смертельно больной Анны Иоанновны. Бессменный фаворит Э. - И. Бирон сумел получить у умиравшей императрицы "полную мочь и власть... управлять все государственные

Курукин Игорь Владимирович - кандидат исторических наук, доцент Российского государственного гуманитарного университета.

стр. 28

дела" при младенце Иоанне III (начиная по счету с первого царя - Ивана Грозного). Завещание покойной отводило Анне Леопольдовне и ее мужу роль производителей наследников (не случайно принцесса возмутилась: "Меня держат только для родов! ") без какой-либо реальной власти. Принц после недолгого сопротивления смирился. Но Анна Леопольдовна сумела вновь проявить характер, и не случайно именно к ней обратился старый соперник Бирона, фельдмаршал Б. X. Миних, за санкцией на подготовку очередного в российской истории дворцового переворота. В ночь с 8 на 9 ноября 1740 г. она благословила гвардейских офицеров и солдат на арест Бирона, а уже утром вступила в права регентства с титулом "благоверная государыня великая княгиня Анна, правительница всея России".

Что же представляла собой молодая женщина, оказавшаяся внезапно у руля управления огромной империей? Суждения маститых современников - прусского короля Фридриха II и фельдмаршала Миниха - откровенно враждебны: принцесса ленива, неспособна и с детства усвоила "дурные привычки". Таков же и приговор знаменитого историка С. М. Соловьева: "Не было существа менее способного находиться во главе государственного управления, как добрая Анна Леопольдовна... Не одеваясь, не причесываясь, повязав голову платком, сидеть бы ей только во внутренних покоях с неразлучною фавориткою, фрейлиною Менгден". Этот образ в дальнейшем стал традиционным для характеристики эпохи ¹ . Но так ли уж объективны свидетельства лиц, которые никак не могли испытывать к правительнице чувства признательности? Не повлияло ли на оценку историков отношение к "незаконному правлению" Анны Леопольдовны ее более удачливых преемниц?

Свидетельства неплохо знакомых с Анной и не имевших к ней политических претензий лиц представляют правительницу куда более симпатичной: "Поступки ее были откровенны и чистосердечны, и ничто не было для нея несноснее, как толь необходимое при дворе притворство и принуждение, почему и произошло, что люди, приобыкшие в прошлое правление к грубейшим ласкательствам, несправедливо почитали ее надменною и якобы всех презирающею. Под видом внешней холодности была она внутренно снисходительна... Приятнейшие часы для нее были те, когда она в уединении и в избраннейшей малочисленной беседе проводила, и тут бывала она сколько вольна в обхождении, сколько и весела в обращении. Дела слушать и решить не скучала она ни в какое время, и дабы бедные люди способнее могли о нуждах своих ей представлять, назначен был один день в неделю, в который дозволялось каждому прошение свое подавать во дворце кабинетскому секретарю. Она знала ценить истинные достоинства и за оказанные заслуги награждала богато и доброхотно ...Многих основательных требовалось доводов, пока она поверит какому-либо впрочем и несомненному обвинению. Для снискания ее благоволения нужна была больше откровенность, нежели другие совершенства. В законе своем была она усердна, но от всякого суеверия изъята. Обращение ее было большею частию с иностранными, так что некоторые из чужестранных министров каждодневно в приватные ее беседы приглашались ко двору... До чтения книг была она великая охотница, много читала на обоих упомянутых языках (немецком и французском. - И. К.) и отменный вкус имела к драматическому стихотворству. Она мне часто говаривала, что нет для нее ничего приятнее, как те места, где описывается несчастная и пленная принцесса, говорящая с благородной гордостию" ² . - Это описание "личных качеств" принцессы дал ее обер-гофмейстер Э. Миних - младший, сын фельдмаршала.

Характеристика адъютанта Миниха - X. Манштейна - по-военному коротка: "...Никто не имел повода жаловаться, так как Россия никогда не управлялась с большей кротостью, как в течение года правления великой княгини. Она любила оказывать милости, и была, по-видимому, врагом всякой строгости. Она была бы счастлива, если бы домашнее ее поведение было так же хорошо, как в обществе, и если бы она слушалась советов умных людей, не привязываясь так к своей любимице" ³ .

стр. 29

Нетрудно убедиться: и отрицательные, и положительные характеристики принцессы сходятся в том, что она каким-то образом выросла, оставаясь внутренне чуждой всему окружавшему ее придворному миру с его этикетом и интригами. Неудивительно, что характер Анны, пренебрежение условностями светской жизни и стремление замкнуться в кругу близких людей составило ей репутацию "дикой", "надменной" принцессы. "Великая охотница" до книг и стихотворства действительно должна была выглядеть белой вороной среди дам 30-х годов XVIII в.: в этом кругу чтение станет модным несколько десятилетий спустя.

Эти особенности личности Анны отразились и на ее портретах. С полотна придворного живописца Л. Каравакка гордо и чуть-чуть брезгливо смотрит холодная красавица в роскошном серо-голубом платье с андреевской звездой. На портрете И. Я. Вишнякова Анна совсем другая: в черном кресле сидит женщина в оранжевом платье с белой косынкой на плечах и повязкой на голове. Правительница позирует живописцу, одетая по-домашнему, без всяких официальных атрибутов, выглядит явно устало и старше своих 22 лет. И во взгляде, и в позе Анны ощущается какая-то застылость, скованность, напряженность - будто человеку неуютно и неспокойно.

Еще одной особенностью характера Анны можно считать милосердие - черту не самую типичную для придворных нравов той эпохи. Однако свидетельство Миниха-младшего подтверждается документально. Уже 9 декабря 1740г. Анна потребовала к себе дело Волынского, а 29 декабря Тайной канцелярии было предписано подать сведения обо всех ссыльных в годы правления Анны Иоанновны. Затем туда же поступило разъяснение, что дела и "по первым двум пунктам" подлежали пересмотру, а осужденные - снисхождению ⁴ . Такой милости по отношению к государственным преступникам практика тогдашней российской амнистии не знала. В последующие месяцы Тайная канцелярия бесперебойно подавала требуемые экстракты, а высочайшие резолюции по ним почти всегда отменяли или существенно смягчали наказание. Одними из первых освобожденных ссыльных стали сын и дочь казненного А. П. Волынского, вернулись уцелевшие после репрессий 30-х годов члены семейств Голицыных и Долгоруковых и вместе с ними - многие другие. Интенсивность же основной работы Тайной канцелярии в 1741 г. заметно снизилась, и по столице ходили слухи о предстоявшей ликвидации этого заведения.

Знакомство с указами и делами, поступившими к правительнице через Сенат и другие учреждения, также показывает, что Анна правила милостиво. Она разрешила строить каменные здания по всей империи (после знаменитых петровских запрещений) и отменила взыскание недоимок в размере 142 963 руб.; подлежащим смертной казни "инородцам" даровала прощение - при условии крещения; щедро жаловала чины - и тем, кто оказал ей услуги, и просто по поступавшим прошениям, поток которых заметно возрос. Кто только ни обращался тогда к доброй "регентине" - начиная от самого Миниха и кончая состоявшим при Кунсткамере "монстром" Петром Воробьевым, просившим себе "против других прежде бывших при Академии монстров мундира".

Правительница объявляла "всемилостивейшее прощение" за различные преступления, освобождала от штрафов, денежных начетов и недоимок; подтвердила указ 1736 г. об отставке дворян после 25 лет службы и лично предоставляла отпуска. Перекрещеная лютеранка, она отменила ограничения для желавших постричься в монашество и фактически проведенную в 1740 г. секуляризацию: управлявшиеся Коллегией экономии церковные вотчины были возвращены архиерейским домам и монастырям. Порой к ней "прорывались" челобитные с самого "низа" - например, от прихожан Гавриловской слободы Суздальского уезда или слезное прошение "лакейской жены" Авдотьи Карповой, на которые обычно следовала просимая резолюция. Через близкую к ней жену вице-канцлера М. Г. Головкина принцесса жаловала деньги монастырям по их просьбам, минуя все официальные инстанции.

стр. 30

Конечно юная поклонница французских романов была совсем не готова управлять огромной страной. Но так ли были к этому готовы Елизавета или Екатерина II? И разве плохо, что дворцовый переворот устранил непопулярного регента и привел к власти молодую, образованную, гуманную женщину? Ее поддержала гвардия, на ее стороне были главнокомандующий армией Миних и прекрасный наставник - многоопытный бюрократ А. И. Остерман. Ситуация отчасти похожа на 1762 г., открывший блистательное царствование Екатерины Великой...

Для Анны Леопольдовны Остерман составил и перечень задач текущей и перспективной политики. Он рекомендовал ей не менее 4 дней в неделю собирать заседания "Совета" с участием Кабинет-министров, сенаторов, представителей коллегий. Но и мнениям специалистов не стоит слепо доверять: правительнице придется самой "все выслушивать и все исследовать". Далее перед Анной целая программа преобразований: надо составить описание государственных доходов и расходов (а для этого требуется провести новую ревизию-перепись), составить новые штаты, наладить четкое решение дел в коллегиях и Сенате. Министр осторожно предлагал изменить систему местного управления, изыскать новые способы пополнения казны - в том числе экспорт уже вполне конкурентоспособного российского оружия. Многоопытный дипломат советовал избегать тесного сближения с какой-либо державой и прежде всего преследовать "свои особенные фундаментальные выгоды" ⁵ .

Первые шаги правительницы показывают, что полученные советы она стремилась провести в жизнь. Все "милостивые указы" прежнего режима были подтверждены новыми актами - за исключением рекрутского набора и пожалований сторонникам курляндца. "Регентина" подчинила лично себе Тайную канцелярию, повелев ее доклады "подавать прямо нам, а не в Кабинет". 27 ноября 1740г. Анна разрешила подданным подавать ей по субботам жалобы на работу коллегий и Сената, чтобы затянувшиеся дела могли "быть самими нами рассматриваны и решены"; и тут же, осознав неразрешимость такой задачи, издала более реалистичный указ об учреждении с этой целью при Сенате специальной комиссии ⁶ .

После объявления указа о производстве дел "без всякой волокиты" в течение не более 6 месяцев последовали и иные шаги в этом направлении. 5 января 1741 г. все государственные учреждения обязывались представить в Сенат сведения о своих расходах - для составления новых штатов. А Сенат должен был ежемесячно отправлять в Кабинет сведения о решенных и нерешенных делах и рапорты о приходе и расходе казенных денег. Еще через несколько дней последовало указание о представлении ведомости накопившимся недоимкам ⁷ . Распорядилась Анна Леопольдовна и о выяснении своих собственных доходов. Из поданного 10 февраля 1741 г. реестра правительница узнала, что является хозяйкой 385 488 душ, проживавших в дворцовых волостях; познакомилась с их управляющими и суммой недоимок ⁸ .

На первых порах Анну Леопольдовну можно было упрекнуть в чем угодно, но только не в лени. Неплохо сохранившийся (благодаря стараниям Елизаветы "арестовать" историю страны в период правления своей предшественницы) комплекс документов императорского кабинета, проходивших через руки правительницы, хранит сотни ее резолюций - кстати, написанных по-русски вполне грамотно: "Свободить на волю", "сие погрешение упустить без наказания". "Наверх" пошла затребованная информация; началось составление штатов ряда коллегий, почти завершена была первая ("судная") книга нового кодекса законов.

Однако вскоре попытки преобразований в системе управления замерли без энергичного побуждения. Знакомство с перечнем актов правления Анны Леопольдовны в Полном собрании законов показывает, как с каждым месяцем они "мельчают". Инициативы первых дней и принятие доставшихся в наследство от прежнего режима законов (например, утверждение "Устава о банкротстве" в декабре 1740 г.) сменяются с весны 1741 г. все более частными распоряжениями: об определении "грузинцов" в грузинские

стр. 31

гусарские полки, о нормах усушки и утруски провианта, о расширении переулков на Васильевском острове. Принцесса находит время утверждать, а возможно, и читать "Регламент суконных и каразейных фабрик" с подробным описанием распорядка рабочего дня (с 9.00 до 20.00 по специально установленным песочным часам!), ставок зарплаты и методов борьбы с "несунами" - "фабричными ворами". Затем следует утверждение количества лошадей для выезда разных рангов чиновников: генерал-фельдмаршалу полагается 12, а поручику - только одна. Завершается правление Анна Леопольдовны распоряжением о строении царскосельской дороги.

По-видимому, сделанные "заявки" оказались не по плечу правительнице, "одаренной умом и здравым рассудком" (по мнению английского посла Эдварда Финча), но не обладавшей ни компетентностью, ни жестким волевым напором. Анну Леопольдовну буквально захлестнул поток документов - и обычных докладов по делам центральных учреждений, и вызванных ее же распоряжениями. Вот только одна из многих бумаг: поступивший от Остермана доклад сообщал, что в пределах империи население обслуживают 1324 городских кабака и 763 уездных, большая часть которых отдается "на вере" городским обывателям. Полную сумму продажи установить невозможно, поскольку не менее 300 000 рублей в год "остается в пользу партикулярных людей из-за неучтенного производства на частных винокурнях и тайной ("корчемной") продажи. Искоренить же корчемство - как следует из доклада - также невозможно: доносчики страдают при методах тогдашнего следствия и не желают доносить (!), а "корчемников" спасают от наказания высокопоставленные лица, сами являющиеся крупнейшими винокурами и не упускающие возможности реализовать на "черном рынке" несколько тысяч ведер в свою пользу. Спрашивается: не умножить ли число казенных винокуренных заводов - но так, чтобы при этом не снижалась казенная цена вина при продаже, и не запретить ли ввоз импортной водки в Россию - но чтобы при этом потребители могли рассчитывать и на качественный товар?

Что могла ответить на эти вопросы двадцатидвухлетняя принцесса, обладавшая только "благородной гордостию"? А ведь одновременно надо было постигать тонкости дипломатии в европейском "концерте", разбираться в цифрах налогового обложения, определять поставщиков мундирного сукна для армии. До последних дней осени 1741 г. Анна исполняла свои обязанности и утверждала деловые бумаги, но действовать самостоятельно уже не могла или не хотела и большей частью просто утверждала предлагаемые ей решения стандартной резолюцией "Быть по сему. Анна". Так, 26 октября 1741 г. она согласилась на ратификацию договора с Англией, хотя и отметила, что на выполнение союзником обязательства о военной помощи "надеяться невозможно" ⁹ . Правительнице предстояло целиком посвятить себя нелегкому труду управления, заставлять себя быть компетентной в делах, научиться искусству привлекать и направлять своих сподвижников или предоставить все это другим, оставив за собой кажущуюся легкость утверждения окончательного решения. Анна выбрала последнее.

Несомненно, на "угасание" законодательной деятельности нового правительства повлияла и очередная беременность Анны: 17 июля 1741 г. подданных известили о рождении великой княгини Екатерины Антоновны. Забота матери о двух младенцах должна была отнимать известное время, а тут еще устройство собственного двора, апартаментов, обязательные приемы и празднества. В мае 1741 г. Анна утверждает свой придворный штат из 517 человек. Под началом обер-гофмаршала Р. Левенвольде состояли, помимо придворных чинов, 70 истопников, 35 поваров, 24 певчих, а также "арапы", "персиянки" и непонятного происхождения "мамзели". Принцесса меняет духовника, начинает строительство нового Летнего дворца, а в Зимнем устраивает отдельный кабинет младенца-императора, где помещается его дубовая колыбелька (весом 33 пуда!) и уже заготовлены "печатные книжки" ¹⁰ .

стр. 32

Миних-старший вспоминал, что Анна не раз говорила ему: "Я хотела бы, чтобы мой сын был в таком возрасте, когда мог бы царствовать сам". Часто ли жаловалась принцесса на бремя своего положения, сказать трудно, но современники отмечали, что Анна стремилась искать необходимый ей уют в узком кругу близких ей лиц, по преимуществу иноземцев: в апартаментах любимой фрейлины Юлии Менгден собирались за партией в карты послы Англии, Австрии, Саксонии и брат фельдмаршала Миниха.

Просвещенная правительница, делящая свое время между близкими друзьями и председательством в работоспособном и сплоченном правительстве - не самый худший вариант развития событий. Однако идиллии не было. Интимный круг задушевных разговоров оборачивался стремлением искушенных дипломатов подключить Россию к разгоравшейся в Европе войне за "австрийское наследство" - в то время как Швеция готовилась к реваншу за поражение в Северной войне, а шах Ирана Надир только что покорил Хиву и Бухару и приступил к завоеванию Дагестана вблизи границ России. Но если внешняя политика страны, находившаяся в руках Остермана, в целом оставалась достаточно сба-

стр. 33

лансированной, то личные привязанности Анны Леопольдовны скоро стали грозить серьезными потрясениями.

Среди близких друзей принцессы быстро выделился саксонский посол граф М. Динар, настолько хорошо ей знакомый, что в свое время был уже под благовидным предлогом отослан от русского двора. В 1741 г. правительница была уже свободна от опеки и не слишком стеснялась в проявлении своих чувств. Это позволило Миниху-старшему с военной точностью изложить в своих записках все придворные сплетни о новом (точнее, старом) увлечении Анны: "Она часто имела свидания в третьем дворцовом саду со своим фаворитом графом Динаром, куда отправлялась всегда в сопровождении фрейлины Юлии... и когда принц Брауншвейгский хотел войти в этот же сад, он находил ворота запертыми, а часовые имели приказ никого туда не пускать... Летом она приказывала ставить свое ложе на балкон Зимнего дворца; и хотя при этом ставились ширмы, чтобы скрыть кровать, однако со второго этажа домов соседних с дворцом можно было все видеть" ¹¹ .

Зоркость фельдмаршала можно было бы объяснить обстоятельствами его отставки, но опубликованные С. М. Соловьевым письма принцессы содержат ее не менее красноречивые признания в адрес галантного красавца вроде: "Целую вас и остаюсь вся ваша" ¹² . Анна - в духе нравов времени - помолвила его в августе 1741 г. со своей наперсницей-фрейлиной и произвела в кавалеры высшего российского ордена Андрея Первозванного; при этом, как сообщал Миних, "наградила его поцелуем, находясь еще в постели, хотя и была совершенно здорова". Граф, в свою очередь, настолько освоился в новой ситуации, что позволял себе публично заявлять правительнице Российской империи: "Вы сделали глупость" ¹³ .

Перспектива появления нового Бирона только обострила разногласия в "правительстве" Анны, которое и без того не отличалось солидарностью. Уже в марте 1741 г. ставший первым министром Миних настолько восстановил против себя весь правящий круг, что вынужден был уйти в отставку. Для правления Анны характерно, что ненавидимого многими за властолюбие и солдафонскую бесцеремонность фельдмаршала "ушли" вполне по-европейски: с пенсией, сохранением движимого и недвижимого имущества и даже периодическими приглашениями во дворец - небывалый случай в послепетровской России, где падение министра означало в лучшем случае конфискацию имущества и ссылку.

После отставки Миниха фактически главным членом Кабинета оставался Остерман, который искренне старался ввести Анну в курс государственных дел. Но он и по характеру, и по усвоенной манере действий не мог быть "первым министром". Имевший, как и Бирон, своих "шпионов" во дворце (родственников жены - Стрешневых), Остерман никогда не имел и, по- видимому, не пытался создать свою "партию" - он умел лишь вовремя примыкать к победителям. В глазах других сановников и подчиненных он выглядел хитроумным и двоедушным интриганом; даже секретарь Сергей Семенов на вопрос, что ему известно о планах его шефа, заявлял: министр "человек хитрой и скромной, и не только ему, но и другим никому ни о чем знать никогда не давал" ¹⁴ . Помимо упомянутых выше документов, Остерман и позднее подавал Анне Леопольдовне докладные записки: по вопросам внешней политики, о разделении Сената на 4 департамента и т. д. Но, кажется, Анна не вполне доверяла своему министру, а сам он явно покровительствовал принцу Антону, отношения с которым у правительницы становились все более напряженными.

Герцог Брауншвейг-Люнебургский как "Отца отечества отец" (по выражению М. В. Ломоносова) также не собирался ограничиваться в новом правительстве ролью статиста. Принц стал российским генералиссимусом, обзавелся своим придворным и военным штатом в 50 человек. После отставки Миниха Антон- Ульрих возглавил военное ведомство, но был не прочь играть более активную роль и в гражданском управлении. Он в какой-то степени овладел русским языком (во всяком случае, подписывался по-русски), стал посещать Сенат, задумал частичные реформы в гвардии.

стр. 34

Материалы Военной коллегии показывают, что принц добросовестно исполнял свои обязанности, но, помимо армейских забот, ему пришлось иметь дело с потоком челобитных - по традиции к сильной "персоне" обращались разнообразные просители, не надеясь на обыкновенное решение своих дел по инстанциям: вдовы чиновников просили о пенсиях, "купецкие люди" обращались с жалобой на Сенат, промышленник Акинфий Демидов рассчитывал через принца взыскать долг "бывших Биронов" своему зятю, а находившийся под следствием В. Н. Татищев напоминал, что ему до сих пор не предъявлено никакого обвинения, и просил об отпуске. Однако власть генералиссимуса была весьма ограниченной: его деятельность определялась присылаемыми от имени императора указами регентши; все просьбы о производстве в штаб-офицерские ранги и награждении "деревнями" он направлял на усмотрение Кабинета и правительницы, ей же посылал и доклады по делам подчиненных ему полков гвардии (включая не только назначения, но и заготовку фуража и шитье мундиров). Анна накладывала на них свои резолюции ¹⁵ .

Но принц никак не одобрял фавора Динара. По сведениям посла Франции маркиза Шетарди, Остерман с Антоном искали поддержки австрийской дипломатии, чтобы повлиять на саксонского курфюрста и польского короля Августа III и отозвать Динара; они же демонстративно отказывались посещать дом саксонского посла. В ответ правительница столь же откровенно игнорировала права своего супруга, а порой ставила генералиссимуса на место: отменяла его "повеления" Сенату"; манифест о победе русских войск под Вильманстрандом (в начавшейся в августе 1741 г. войне со Швецией), напечатанный от имени Антона-Ульриха, был изъят и заменен новым - от имени императора ¹⁶ .

Анна нашла себе союзника в лице нового кабинет-министра графа М. Г. Головкина. Полуопальный вельможа в конце царствования Анны Иоанновны, Головкин благодаря своей жене (приходившейся двоюродной теткой правительнице) стал одним из самых близких к "регентине" людей; каждый день поутру был у принцессы на приеме, "а по полудни почти всегда". Долго находившийся не у дел граф стремился наверстать упущенное и подавал пространные рассуждения и представления на самые разные темы: о рекрутах, о беглых крестьянах, о продаже леса за границу, об образовании коалиции против Пруссии и разделении последней на "воеводства". Именно Головкина современники связывали с проектами передачи короны самой правительнице. Но граф не обладал ни решительностью Миниха, ни компетентностью Остермана и к тому же был весьма неуживчив. Финч отзывался о новом министре весьма критически: "Смесь гордости, невежества и самодовольства",- а Шетарди сообщал, как Головкин жаловался Антону на Остермана, что не мешало ему ссориться и с герцогом ¹⁷ . Иностранцы воспринимали заносчивого графа в качестве вождя "русской партии" - как противника Остермана, несмотря на то, что союзником Головкина выступал... австрийский посол маркиз Ботта. Не терял надежд на возвращение к власти и Миних, чьей заступницей была не терпевшая Остермана Ю. Менгден, состоявшая с экс- министром в близком родстве.

При таком раскладе наладить сколько-нибудь серьезное сотрудничество среди окружавших принцессу лиц было мудрено. На какое-то время всех объединила оппозиция Бирону, и в отношении судьбы бывшего регента разногласий не было. 14 апреля 1741 г. был опубликован манифест, где бывший регент сравнивался с "цареубийцей" Борисом Годуновым, а его утверждение у власти объяснялось тем, что Бог "восхотел было всю Российскую нацию паки наказать... бывшим при дворе ее императорского величества обер-камергером Бироном". Причины, сделавшие курляндского дворянина и фаворита императрицы орудием Божьего промысла, как и вызвавшие его гнев грехи всей нации, никак не разъяснялись - беспомощность официальных идеологов была очевидной. После оглашения приговора о четвертовании "бывшего герцога" окончивший свою миссию носитель божественной кары был помилован и отправился вместе с семейством в Сибирь под конвоем 74 гвардейских солдат и офицеров.

стр. 35

Одновременно от имени императора появилось "Объявление" о персонах, способствовавших утверждению Бирона регентом: Б. X. Минихе, А. М. Черкасском, Н. Ю. Трубецком, А. И. Ушакове, А. Б. Куракине, Н. Ф. Головине, Р. Левенвольде, И. Менгдене, то есть почти обо всей российской верхушке, за исключением Остермана. Перечень их прегрешений завершался прощением. Трудно сказать, насколько публичное обвинение первейших сановников в государственной измене могло упрочить положение новой власти. Неисполнение обязанностей и поддержка главного преступника (Бирона) могли любого из перечисленных вельмож превратить в подсудимого - но, с другой стороны, никакого существенного обновления в правящем кругу не последовало, что могло только укрепить уверенность его представителей в безнаказанности своих действий или бездействия.

Вообще "кадровая" политика принцессы не отличалась последовательностью. Так, на своем посту остался клеврет Бирона Преображенский майор И. Альбрехт, донесший на секретаря Анны Леопольдовны М. Семенова камергер А. М. Пушкин был назначен в Сенат; остался при дворе и финансовый советник Бирона обер-гофкомиссар И. Либман, предупредивший, как полагали, своего хозяина о перевороте. Других деятелей и "выдвиженцев" Бирона сначала даже повышали чином, а потом - снимали с должности, как президента Академии наук К. Бреверна или обер-прокурора Сената И. И. Бахметева. Возможно, был прав Миних-младший, когда утверждал, что правительница "почитала многих людей с гак называемым счастливым лиц расположением и судила большей частик" по лицу о душевных качествах человека".

Во всяком случае, раздачи чинов и должностей не всегда создавали для Анны надежную опору - новые правители явно не умели выбирать себе помощников и удерживать сторонников. Занявший высокий пост придворного рекетмейстера А. Фенин и секретарь принца Антона П. Грамотин оказались заурядными взяточниками. Ушел в отставку секретарь Кабинета А. Яковлев, а вслед за ним те офицеры (П. Ханыков, И. Алфимов, Л. Пустошкин), которые в октябре 1740 г. выступили против Бирона в пользу брауншвейгского семейства. Другие "выдвиженцы" Анны - новые командиры гвардейских полков (Л. Гессен- Гомбургский, Ю. Ливен, П. Черкасский, П. Воейков) в ноябре 1741 г. не только не выступили в защиту правительницы, но ревностно выполняли все приказы Елизаветы. Третьи - вслед за великим канцлером А. М. Черкасским столь же спокойно принесли третью за год присягу, как "прощенные" А. И. Ушаков, Н. Ю. Трубецкой, А. Б. Куракин и те, кто получил свои должности уже при Анне: назначенный обер-прокурором Сената ее камер-юнкер И. О. Брылкин, сенатор Я. П. Шаховской и сменивший его на посту генерал-полицеймейстера Ф. В. Наумов.

Сами назначения были, по видимому, не всегда продуманными. Так, в сентябре 1741 г. определенные в Сенат А. М. Пушкин, Я. П. Шаховской, П. С. Салтыков, А. Д. Голицын выражали, по свидетельству послов Шетарди и Мардефельда, свое недовольство новыми обязанностями и тем, что с ними не советовались перед назначением ¹⁸ (кстати, сама Анна Леопольдовна, в отличие от Бирона, ни разу не удосужилась посетить Сенат). Другие демонстрировали свою некомпетентность в деле управления, чем вовсю пользовались их подчиненные. И к тому же всегда ли щедро даримые милости были уместны? Рядом с безвинно пострадавшими доходные посты и "мызы" в Прибалтике получали фрейлина Менгден и ее родственники. Вместе с боевыми офицерами чины и награды давались придворным кофишенкам и лакеям, да и просто по знакомству - так получил звание лейтенанта ничем не отличившийся на русской службе, но знаменитый впоследствии своими приключениями барон К. Ф. И. Мюнхгаузен - бывший паж герцога Брауншвейгского и корнет Кирасирского полка герцога Антона. А наказаний избегли не только невинно оговоренные или вдова Е. Кожина, обвиненная в умышленном убийстве незаконнорожденного ребенка, но и скупщики краденого, и пойманные на взятках и подлогах адмиралтейские чиновники. К тому же окружавшие Анну лица умело использовали мас-

стр. 36

совые награждения для продвижения по службе "своих" людей - в чем признавались позднее ее министры. Произвольные повышения - через 1 и даже 2 ранга - нарушали сложившиеся традиции чинопроизводства; после нового переворота 1741 г. одним из первых актов правительства Елизаветы стал указ о соблюдении порядка повышения чинами "по старшинству и заслугам" ¹⁹ .

Прусский посол Мардефельд в июле 1741 г. резюмировал плоды "милостивой" политики правительницы: "Нынешнее правительство самое мягкое из всех, бывших в этом государстве. Русские злоупотребляют этим. Они крадут и грабят со всех сторон и все-таки крайне недовольны, отчасти потому, что регентша не разговаривает с ними, а отчасти из-за того, что герцог Брауншвейгский следует слепо советам директора его канцелярии, некоего Грамотина, еще более корыстного, чем отвратительный Фенин, бывший секретарь Миниха" ²⁰ .

Принятые решения не исполнялись - за год так и не завершили "судную" книгу нового Уложения, а Сенат так и не собрал с мест сведений об окладных и неокладных государственных сборах. Порой они сменялись противоположными: не успела Анна отменить намеченный Бироном рекрутский сбор, как вышел указ о призыве 20000 человек, а в январе и сентябре 1741 г. последовали два новых набора. В нарушение положения о подушной подати с инородцев и черносошных крестьян стали собирать сверх нее провиант для армии. Подготовленное генерал-прокурором Н. Ю. Трубецким назначение новых прокуроров было отменено без объяснения причин - как оказалось, по проискам Остермана, на следствии оправдывавшего этот шаг привычным и для нашего времени бюрократическим аргументом: "От прокуроров в делах остановка". "Милостивые" указы сменялись распоряжениями о недопущении в столицу нищих или отправлением под кнут (по резолюции из Кабинета правительницы) челобитчиков, осмелившихся жаловаться на своего помещика.

Ситуация углублялась раздором между советниками Анны. "Все идут врозь", - докладывал в Париж маркиз Шетарди о ситуации в правительстве России, и таковы же отзывы его английского коллеги и соперника Финча. И это в то время, когда Швеция объявила войну России и вице-канцлер М. Г. Головкин был настолько не уверен в силах русской армии, что предлагал строить редуты близ Петербурга. В самой столице было неспокойно: вспыхивали пожары, улицы патрулировались драгунскими разъездами; нехватка продовольствия вызвала такую дороговизну, что Кабинет министров предписал установить на рынках твердые цены под контролем полиции.

Сам генералиссимус взялся за наведение порядка в гвардии; после удачной "революции" 1740 г. гвардейцы чувствовали себя хозяевами в столице: они, как показывают записи приказов по полкам, "безвестно отлучались" даже с караулов, дебоширили "на кабаках", бесстрашно "чинили обиды" полиции и обывателям, крали столовое серебро из дворца и домов вельмож, а то и вламывались в дом французского посла, чтобы "попросить" денег. Принц Антон восстановил в полках особые гренадерские роты (упразднены в 1731 г.), которые должны были стать примером всей гвардии. Книга приказов Преображенского полка свидетельствует: Антон-Ульрих сам отбирал солдат и офицеров в новую роту, подвергая ее интенсивным "экзерцициям" и наказаниям.

Но попытки укрепить дисциплину вместе с тяготыми военного времени (запретом отпусков, отправкой гвардейского отряда на фронт) только быстрее подрывали симпатии к брауншвейгскому семейству. С августа 1741 г. в Тайной канцелярии вновь рассматриваются дела о "непристойных словах" гвардейских солдат в адрес верховной власти и самого младенца-императора: "Тако ты чорту служишь, а не государю", - заявили своему капралу солдат Измайловского полка Андрей Псищев и его сослуживцы. Солдаты-преображенцы, жалуясь на тяжесть службы, выражали сочувствие к цесаревне Елизавете, которую несправедливо "отрешили от российского престола" ²¹ .

стр. 37

Но "наверху" этого как будто не замечали. Правительница осенью 1741 г. занималась важным делом - раздачей своим приближенным живых слонов - подарков иранского шаха Надира - и устраивала бесконечные праздники. 18-21 октября состоялся трехдневный бал и маскарад в честь годовщины восшествия на престол императора. Любопытная деталь - Анна лично разрешила выбирать маскарадные костюмы "по своему соизволению" (в России до Екатерины II такие вещи определялись приказом), но при входе каждый должен был "маску свою снять и себя караульному офицеру показать". 7 ноября был устраивал Миних по случаю "благополучно окончившегося первого года правления" Иоанна III и его родителей. Назавтра Анна праздновала день "восприятия всероссийского правительства". День рождения отца правительницы, герцога Мекленбургского, отмечался балом 15 ноября. 20 ноября во дворце давался банкет для офицеров Семеновского полка...

Сверкали фейерверки, проходили парадом полки, повара готовили особенные блюда (например, "квашенину от трех скотин"), для увеселения гостей демонстрировались "персидские танцы". Сама правительница блистала в особом "грузинском" костюме на собольем меху и готовилась к новым балам: на праздник Андреевского ордена (30 ноября) ей срочно шили "кавалерское платье", а ко дню рождения (7 декабря) уже были заказаны сюжеты для фейерверка и разучивалось представление с участием придворных слонов. Ей посвящал свои оды Ломоносов:

"Тобою наш Российской свет

Во всех землях как крин цветет"...

В перерыве между увеселениями Анна все же решилась изменить свой неопределенный статус и издать новый акт о престолонаследии. Прямо у себя в спальне она дала указание действительному статскому советнику И. Н. Темирязеву подготовить соответствующие документы. До нас дошли два проекта манифеста, первый из которых провозглашал "по усердному желанию и прошению всех наших верных подданных" наследницей младенца Иоанна III "нашу любезнейшую государыню мать", второй передавал престол дочерям (уже имеющейся Екатерине и будущим), а в случае их смерти - матери ²² . Понимая, что такое "домашнее" правотворчество в важнейшем для государственного устройства вопросе может вызвать возражения, Анна в специальной записке Остерману пожелала скорее решить дело, "дабы в противном случае от того не произошли б ссоры", и приказала срочно обсудить этот вопрос с М. Г. Головкиным, А. М. Черкасским и новгородским архиепископом Амвросием. 1 ноября 1741 г. был подготовлен и проект секретного указа Кабинету - выработать условия, каким образом новый порядок престолонаследия "в действо произвести": следует ли передать престол сразу матери или сначала дочерям и можно ли ограничиваться детьми лишь от данного супружества - из чего следует, что в конце 1741 г. правительница подумывала о разводе ²³ .

Предусмотрительный Остерман оставил протокол совещания 3-4 ноября 1741 г., где четверо сановников (А. И. Остерман, М. Г. Головкин, новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич и А. М. Черкасский) должны были определить дальнейшую судьбу династии. За два дня они решили распространить право наследования на сестру императора - вопрос же о немедленном воцарении матери остался открытым ²⁴ . Единства в данном вопросе среди советников правительницы не было, так что Остерман вынужден был подвести итог следующим образом: "Всяк из них хотел о том деле у себя дома подумать". Правда, Мардефельд и Манштейн сообщали вскоре после вступления на престол Елизаветы, что ее соперница собиралась объявить себя императрицей ко дню своего рождения 7 декабря 1741 г. Затем уже в XIX в. автор первой опубликованной в России биографии правительницы П. Яковлев и знаменитый эмигрант П. В. Долгоруков определенно указывали, что коронация Анны Леопольдовны должна была состояться 6 декабря 1741 г. ²⁵ Однако оба утверждения не содержат ссылок на их источник, а в числе дошедших до нас документов последних дней

стр. 38

правления Иоанна Антоновича такого акта не обнаружено. По-видимому, окончательное решение так и не было принято за те три недели, что оставались до нового дворцового переворота, в который правительница не могла поверить. Никаких "сигналов" - доносов в Тайную канцелярию не поступало, а известиям о подозрительных контактах слуг Елизаветы с французским послом Анна не придавала значения: они продолжались целый год и никаких последствий не имели. Предупреждавшему ее об опасности Остерману она - после разговора с цесаревной - велела передать, что та "ничего не изволит ведать". Через два дня Анна уже была пленницей.

Очевидно, переворот был неизбежен. Бессилие и деградация правительства Анны Леопольдовны летом - осенью 1741 г. привели к быстрому падению престижа "брауншвейгского семейства" в глазах и "низов" (прежде всего гвардии - единственной организованной политической силы в России), и "верхов". Не помогли ни лавры "избавителей" от злодея Бирона, ни даже военный успех - победа над шведами при Вильманстранде. Не случайно даже ближайшие советники Анны не рискнули - или не собирались - довести до конца дело о престолонаследии.

Почему же добрая и интеллигентная правительница не смогла удержаться на престоле, который с успехом занимали столь же неспособные, а то и куда менее симпатичные особы? Разумеется, какую-то роль сыграло патриотическое чувство против "засилия" немцев, хотя, как нам кажется, степень его распространения несколько преувеличена, следуя историографической традиции прошлого века. Проще говоря, нам неизвестно, так ли уж сильна была неприязнь к правлению Иоанна III и его матери у чиновников, офицеров, купцов и прочих обывателей; устойчивые симпатии к Елизавете явно проявлялись лишь в "старой" гвардии.

Успех переворота 1741 г. объясняется, конечно, не только тем, что простодушную регентшу удалось обмануть. Она оказалась совершенно непригодной для созданного Петром I политического режима, в котором все нити и рычаги были замкнуты на ключевой фигуре императора без какого-либо разделения прав и обязанностей с другими институтами власти. При самом Петре такая система могла быть необыкновенно динамичной. Но как только место "Отца отечества" оказалось занято фигурой, не имевшей его способностей и воли, - "дворские бури" оказались неизбежными.

Юная правительница "не подошла" сложившейся системе управления не вследствие своего легкомыслия - Анна Иоанновна и Елизавета были не более компетентными, - но она допустила такой уровень дезорганизации высших эшелонов власти (непредсказуемость решений, появление "нового Бирона", склоки среди главных министров), который уже представлялся опасным для стабильного функционирования самой государственной машины. Неспособность Анны создать свою "команду" и управлять ею означала в итоге такую изоляцию правящей группы, которая привела к парадоксальному успеху "солдатского" заговора Елизаветы - в отличие от других дворцовых переворотов в 1741 г. победившая сторона не имела никакой "партии" среди вельмож и офицеров. Но Анну никто не собирался защищать, и вся "верхушка" (за исключением наиболее скомпрометировавших себя Левенвольде, Миниха, Остермана и Головкина, которые даже перед лицом опасности не смогли объединиться) тут же признала законной новую власть и сохранила свои посты. Длительное царствование Елизаветы объясняется отнюдь не только его "национальным" характером; при всем несходстве со своим великим отцом новая императрица умела держать под контролем и использовать в своих интересах борьбу придворных группировок.

Анна Леопольдовна вполне могла бы быть английской королевой - как ее тезка, царствованию которой в 1702-1714 гг. при ожесточенной борьбы партий в иной, более устойчивой политической системе, ничего не угрожало. Но роль политика в условиях России был ей явно не по плечу. И все же за прикосновение к власти она заплатила слишком дорого.

стр. 39

Вопреки обещаниям победившей Елизаветы, семейство не отпустили за границу - его ждало заключение в Риге, об условиях которого главный "сторож" генерал В. Ф. Салтыков докладывал Елизавете, что к принцессе "кроме меня и определенных со мною никто не допускается". Через год слуг Анны отправили за границу, а главных пленников перевели в Динамюнде (нынешний латвийский Даугавпилс), оттуда - в Раненбург под Рязанью. Летом 1744 г. наиболее надежным местом заточения для супругов сочли архиерейский дом в Холмогорах, а бывшего императора перевели в Шлиссельбург, где он и оставался вплоть до трагической развязки в 1764 году. В тюрьме Анна родила дочь Елизавету. Порой императрица проявляла о пленниках заботу - присылала им провизию, вина, материи на платья; но одновременно изводила придирчивыми допросами о дворцовых драгоценностях ²⁶ . Гордая принцесса сумела и в заключении выдержать характер; она с достоинством отвечала на "вопросные пункты" следствия, не обращалась к императрице с унизительными просьбами о свободе и на запоздалые упреки мужа в беспечности отвечала: она довольна тем, что при перевороте "отвращено всякое кровопролитие". Новая беременность стала для бывшей правительницы роковой: 7 марта 1746 г. после родов Анна Леопольдовна умерла. Ее тело немедленно было отправлено в столицу, и через две недели Елизавета отдала последний долг своей сопернице на ее похоронах в Александро-Невской лавре.

Примечания

¹ См.: СОЛОВЬЕВ С. М. Соч. в 18 т. - Кн. XI. М. 1993, с. 29; КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Соч. в 9 т. Т. 4. М. 1989, с. 244; ПЛАТОНОВ С. Ф. Лекции по русской истории. М. 1993, с. 557-558.

² Безвременье и временщики. Воспоминания об "эпохе дворцовых переворотов" (1720- 1760-е годы). Л. 1991, с. 177-178.

³ Записки о России генерала Манштейна. 1727-1744. СПб. 1875, с. 212.

⁴ См.: Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 7, оп. 1, ч. 10, л. 6.

⁵ Эта записка опубликована в русском переводе XVIII века в кн.: Памятники новой русской истории (СПб. 1873. Т. 3. с. 257 - 278). Ее первоначальный план-конспект см.: Архив кн. Воронцова. М. 1880, Кн. 24, с. 1- 5.

⁶ Полное собрание законов Российской империи (ПСЗРИ). Т. XI, N 8293, 8294.

⁷ ПСЗРИ. T.XI. N 8295,8310,8318.

⁸ РГАДА, ф. 14. оп. 1, N 47, ч. 1а, л. 1-9.

⁹ РГАДА. ф. 19, оп. 1, N 215, л. 3-15об.; ф. 177, оп. 1, N 3, л. 52.

¹⁰ Внутренний быт Русского государства с 17 октября 1740 по 25 ноября 1741 г. Т. 1. М. 1880, с. 3-9, 100, 133.

¹¹ Безвременье и временщики.., с. 65-66.

¹² СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч. Кн. XI, с. 294-295.

¹³ ВАЛИШЕВСКИЙ К. Царство женщин. М. 1989, с. 379.

¹⁴ РГАДА, ф. 6, оп. 1, N 312, л. 45об.

¹⁵ Российский государственный военно-исторический архив, ф. 393, оп. 2, N 546, л. 33 и далее; РГАДА, ф. 177, оп. 2, N 111, л. 1 и далее.

¹⁶ См.: Сборник Русского исторического общества (РИО), Т. 96, с. 271- 272, 399; Т. 91, с. 294.

¹⁷ Там же, т. 91, с. 114; т. 96, с. 467.

¹⁸ Там же, т. 96, с. 44849; ВАЛИШЕВСКИЙ К. Ук. соч., с. 380.

¹⁹ ПСЗРИ, т. XI, N 8516; ТРОИЦКИЙ С. М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. М. 1974, с. 126-127.

²⁰ Цит. по: ВАЛИШЕВСКИЙ К. Ук. соч., с. 388-389.

²¹ РГАДА, ф. 7, оп. 1, N 269, ч. 10, л. 659,664,667-667об; N 781, л. Зоб.; N 785, л. Зоб -4об.

²² Сенатский архив. Т. 5. Спб. 1898, с. 311-312; РГАДА, ф. 3, оп. 1, N 8, л. Юоб., 15.

²³ РГАДА, ф.3, оп. 1, N 8, л. 23об.-24, 27; СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., Кн. XI, с. 49.

²⁴ РГАДА, ф. 2, оп. 1, N 55, Л. 3-10.

²⁵ Записки о России, с. 228; ЯКОВЛЕВ П. Жизнь принцессы Анны, правительницы России. М. 1814, с. 28; ДОЛГОРУКОВ П. В. Правда о России. Т. 1. Париж, 1861, с. 231.

²⁶ КОРФ М. А. Брауншвейгское семейство. М. 1993, с. 74 и далее.

Permanent link to this publication: