Большевистская революция представлялась ее творцам интернационалистски-интеграционистской; на обыденном уровне, напротив, она чаще воспринималась как поход сепаратистов против единства России. Все это не случайно: в восприятии исторических катаклизмов реальное и воображаемое, доктрины и предрассудки легко меняются местами, заслоняя суть явления. XX столетие объявляли то веком социализма, то веком национализма, подтверждая сказанное документальными рядами. При характеристике Октября 1917 года некоторые авторы уже начали пользоваться термином "консервативная революция" (1), учитывая, что не только дезориентации "догоняющего развития", но и революционная мобилизация масс провоцирует архаизацию общественной жизни. Не пора ли в связи с этим поставить вопрос о характерном для новейшего времени всеобщем бунте традиционализма - и не только в России - в социалистически-националистической оболочке? В любом случае при характеристике массовых движений XX в. стоило бы говорить о непрерывном - чаще подсознательном, реже демонстративном- взаимопроникновении утопий социализма и национализма. Если учесть, что в предреволюционной России социалисты часто перебегали к националистам, то уместно предположить, что таким путем происходило перераспределение партийных сил на этнопсихологической, а вовсе не строго доктринальной основе. Стремительный рост народонаселения во второй половине XIX - начале XX в. становился взрывоопасным для этнополитического баланса в Российской империи. Общее "омоложение" состава подданных применительно к национальному вопросу влекло за собой два важнейших последствия: накопление элементов юношеской деструктивности, причем как общих для социума в целом, так и дополнительных - в наиболее обделенных властью этносах, и рост социальных ожиданий, вылившийся в ненависть к империи, как средоточию угнетения. Говоря о влиянии утопических компонентов сознания, об истоках и характере фантастического, казалось бы, симбиоза социализма и шовинизма в русской революции, стои ... Читать далее