Около 20 лет назад А.А. Бабинцев в одном из японских журналов обнаружил рассказ... о Ленине. В факте этом не было бы ничего примечательного, если б не одно обстоятельство: во всей японской прозаической литературе художественного произведения, посвященного Ленину, кроме публикуемого, не замечено. Статья А.А. Бабинцева содержала подробное описание новеллы, начиная от количества содержащихся в ней иероглифических и слоговых знаков японской письменности и кончая анализом особенностей стиля, сведениями об авторе и о фигурирующих в новелле персонажах, а также о политической ориентации напечатавшего ее журнала 1 . Однако самого перевода в статье не было. Причина этого, думается, состоит в том, что в Советском Союзе была бы отвергнута сама "фактура" новеллы: Ленин изображен в ней во время болезни; день, "выхваченный из жизни" пролетарского вождя проникнут трагизмом. Кроме того, непривычны для русского читателя (и потому подчас вызывают улыбку) мыслеобразы, возникающие по воле автора в сознании Ленина - в них ощущается некий "средне-", либо "центральноазиатский" колорит. Так, вакуум вынужденного бездействия, возникший из-за болезни в стремительном потоке жизни пролетарского вождя, мнится ему огромной, пугающей безмолвием и постоянно разрастающейся пустыней. Активная жизненная сила воды, способность потоков сливаться в одно целое ассоциируется у Ленина с течением большевизма; инертными каменными глыбами предстают меньшевики... Москва видится караваном, пересекающим барханы пустыни. Стихи революционных поэтов Ленин уподобляет песням погонщиков, видя задачу литераторов в том, чтобы подбадривать в нелегком пути упавших духом... Конечная цель революционного движения предстает в виде далекого оазиса... Читатель-японец вряд ли почувствует какую-либо странность в сопряжении ленинских мыслей и "среднеазиатского" колорита. Скорее можно предположить, что подобная образность могла казаться автору своего рода "связующим звеном" между дальневосточным (японским) и русским способами мыш ... Читать далее